Атомная крепость - Иван Цацулин

– Вы, конечно, понимаете, что я не хочу предоставить возможность Оскару Шванке проникнуть в мои сугубо личные тайны, гауптман Лунг. – Тот молча кивнул. – Прошу вас разыскать вот эту женщину, ее зовут Эрика Келлер… – Скажите ей, что я прошу ее приехать вот по этому адресу в следующую субботу.

– Вы хотите, чтобы я организовал вам свидание с женщиной? – На лице офицера было разочарование.

– Не обижайтесь, гауптман, – Шулленбург скупо улыбнулся. – Дали слово – держите его. О моем желании встретиться с фрейлейн Келлер никто не должен знать, ни в коем случае!

– Хорошо, я выполню ваше поручение, экселенц, – заверил Лунг.

– Никто не должен знать об этой встрече, – подчеркнул Шулленбург.

– Не беспокойтесь, экселенц, ни вы, ни она не будете скомпрометированы. – Казалось, Лунг понял наконец, что свидание замышляется неспроста.

Он несколько раз прочел адреса: и Эрики Келлер, и места, куда ей надо будет явиться на свидание, и, возвратив бумажку Шулленбургу, ушел.

До следующей субботы осталось четыре дня. По случайному стечению обстоятельств именно этот день, единственный во всем году, на протяжении многих лет имел для Шулленбурга особое значение, о чем никто никогда и не подозревал.

К городку он подъезжал вечером. Во тьме приветливо светились витрины магазинов. Вот и гостиница «Великая Шарлотта». Поставив во дворе машину, генерал-полковник поднялся на второй этаж и вошел в просторный зал.

– Ваш столик ждет вас, граф, – хозяин гостиницы проводил гостя к его месту.

Шулленбург угрюмо опустился на стул. Вот уже более двадцати лет в этот день и в этот час он неизменно появлялся здесь и занимал место за этим столом, в дальнем углу большого зала.

В зале творилось что-то невообразимое – в этот вечер, оказывается, тут проводили конкурс на лучший танец. Слышались шутки, гремели аплодисменты. Шулленбург одиноко сидел в своем углу и не спеша пил вино. Наконец он увидел Эрику Келлер. Шулленбург медленно поднялся, направился к ней, пригласил. Они присоединились к танцующим. Ничто не должно было говорить о том, что они знакомы.

– Что случилось? – в голосе Эрики слышалось волнение. – Вас что-то встревожило?

– Да… У меня появились кое-какие соображения… Я изложил их в документе, который надо передать… У вас ведь есть друзья?

– Да, есть… – Она очень серьезно заглянула ему в глаза. – Что надо сделать?

– Предупредить… Они решились на крайние меры и очень спешат, надеются на помощь из-за океана. Ваши друзья должны знать, как следует поступить… Пусть они подумают о том, о чем я им написал.

– Хорошо, я сегодня же передам ваше письмо Герману… – Она помолчала, сказала тихо: – Будьте осторожны, не забывайте о Шванке.

Звучало старинное танго, со стороны можно было залюбоваться этой парой: стройный седой мужчина бережно вел красивую молодую даму.

Он коротко поделился с ней сомнениями, которые его угнетали.

– Вы хотите сорвать генеральский заговор, предотвратить кровопролитие… Понимаю… Но ведь вы сами знаете – значение будут иметь только документы, а они в сейфе Франца Штрадера. – Она пристально посмотрела ему в глаза.

– Да, вы правы… Для того чтобы предотвратить акцию… – Эрика отлично поняла: он имел в виду агрессию… – необходимо завладеть документами, сорвать с них тайну… Я уверен, документы эти мы с вами будем иметь. А пока – информация.

– Она очень поможет, она необходима… – Эрика пожала ему руку. – Мы знаем – вы рискуете жизнью.

Музыка окончилась. Шулленбург откланялся и снова удалился в свой угол. Взялся за холодный бокал.

Вдруг он вздрогнул от неожиданности – от входной двери осторожно пробирался высокий тощий человек с мутными глазами, Оскар Шванке – Дитц. Тень, приставленная к нему Штрадером.

Итак, он все-таки выследил его. Как это могло случиться? Выдал Вилли Лунг?

Шулленбург откинулся на спинку стула и закрыл глаза, стараясь собраться с мыслями. Нет, нет, тут что-то другое. Видимо, у Шванке имеются помощники, агенты из отдела контрразведки военного министерства, которые следили за Шулленбургом, и когда обнаружили, что он куда-то уехал на своей машине – сообщили Дитцу-Шванке. Не только это, – они проследили генерал-полковника по крайней мере до подъезда «Великой Шарлотты». Видели ли они его с Эрикой Келлер? Обратили ли внимание на эту встречу? Должно быть, или не видели, или не обратили внимания, в противном случае Шванке не рискнул бы появиться здесь, он опасался бы быть разоблаченным, ему просто незачем было бы сегодня дальше следить за Шулленбургом, следить лично, поскольку эта слежка заведомо ничего уже дать не могла. Так по крайней мере казалось ему.

Придя к такому выводу, Шулленбург успокоился. Он еще дважды приглашал незнакомых женщин, делал с ними по несколько кругов в танце, – пусть Шванке вообразит, что он и в самом деле приехал сюда для того, чтобы покружиться в вальсе. Его безусловно заинтересует – почему нужно было забираться в такую даль? Ну, это уж дело вкуса.

Наконец-то он почувствовал себя в состоянии даже в этой толпе остаться наедине с самим собой, погрузиться в мысли и переживания, обычные при его ежегодных посещениях «Великой Шарлотты». Сейчас он остался наедине с тайной своей души, с тайной, которую бережно хранил и в которую, как он ошибочно полагал, не проникнуть даже Оскару Шванке с его грязными лапами.

Это произошло зимой сорокового года. Тогда он впервые очутился здесь, в этом зале. И тогда с ним случилось нечто, оставившие неизгладимый след и на его характере, и на всей его жизни. Он старался вином согреться от холода с дороги. Вечер выдался вьюжный, в зале было почти безлюдно и почему-то полутемно. Шулленбург скучал. Он заметил одинокую женщину. Она сидела вот за этим самым столиком. Он подошел к ней, раскланялся и попросил разрешения сесть рядом. Она оказалась очень юной.

Ее ум, неподдельная чистота, обаяние и необъяснимо-беспредельное доверие к нему обезоружили его. Они просидели здесь, вот за этим столиком, допоздна. Шулленбург уже не был ветреным юношей, он уже носил погоны старшего офицера, и товарищи говорили о нем как об излишне рассудочном человеке. Что же стало с его рассудочностью? Он не хотел ничего знать о девушке с открытым взглядом, явившейся ему в этот вечер, потому что знал: именно она, это чудное существо, необходима ему на всю жизнь. Он отлично понимал, что это может показаться странным, больше – нелепым, но был убежден, что это так, что без нее отсюда не уйдет. Вон на том старинном рояле она играла ему Баха, Листа, Бетховена. Играла только для него. Кто она? Для него не имело значения ни ее происхождение, ни занятие, ни даже имя, все это он узнает в свое время. Тогда же, вот за этим столиком, он сказал ей, что умоляет ее быть с ним – всегда, всю жизнь. Она как будто ожидала именно этих слов.

– Вы хотите, чтобы я стала вашей женой? – спросила она.

– Да, да – я буду любить вас… – Ему не хватало слов, чтобы объяснить ей, как он будет любить ее. Он уже любил ее, питал к ней чувство, способным к которому никогда ранее не считал себя.

– Хорошо, я согласна.

Он целовал ей руки вот здесь, за этим столиком. Он не знал, кто она, и упорно не хотел ни о чем спрашивать ее. Он не сомневался: она любит его так же неожиданно глубоко и бездумно, как и он ее. Вместе они ушли в комнату, отведенную им хозяином гостиницы, вон тем важным старичком. Под утро его разыскал посыльный из штаба дивизии. Перед отъездом Шулленбург спросил, как ее имя. Счастливо смеясь, она шепнула: «Лотта». Шулленбург ни минуты не сомневался: она пошутила, ведь гостиница, в которой они нашли свое счастье, носила имя Шарлотты. Вечером он возвратился, – она сидела вот на этом же месте за уже сервированным столом и с нетерпением поджидала его. Ранним утром посыльный снова вытащил его на морозный воздух, а вечером все повторилось сначала. Опять ранним утром бешеная гонка автомобиля, но сбежать к своей Лотте Шулленбургу не удалось ни на следующий вечер, ни в ближайшие две недели, а когда он наконец явился сюда – ее не было, накануне она уехала. Куда – этого никто не знал, как никто не мог и сказать Шулленбургу ни ее фамилии, ни откуда и зачем она на короткое время появилась здесь. Он поджидал ее тут, писал ей письма, которые затем старичок-хозяин возвращал ему нераспечатанными, и наконец понял, что потерял ее. Осталось лишь мучительное воспоминание, фотография, которую она как-то дала ему, и невероятная тоска. Никогда никому ни одним словом не обмолвился Шулленбург о том, что произошло с ним в тревожную зиму сорокового года в этой скромной гостинице. Разве могли бы его сослуживцы офицеры понять, что творилось в нем тогда и почему он стал еще более мрачным и нелюдимым?

В их представлении человек, способный любить, – не мужчина, а сама любовь – блажь расово неполноценных. Если бы тайна стала известна, его превратили бы в объект насмешек, только и всего.