Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Едва Нанета появлялась на рынке, тотчас раздавались вокруг нее насмешки, порицания, угрозы ее господину, но, хотя общее мнение гласно осуждало старого богача, верная служанка ревностно отстаивала честь его.
— Ну так что же, — говорила она крикунам, — все мы под старость становимся немного потверже; ну вот так и с моим стариком, а вам какое дело? Молчите-ка лучше и не клевещите на добрых людей. Барышня живет, как царица, в добре и довольстве! А что она одна взаперти, так что же, большой беды нет в этом, ей самой хочется сидеть под замком. А притом не нам с вами судить об этом. У господ есть свои причины, свои тайны, которых вы никогда не узнаете.
Наконец в один вечер г-жа Гранде, изнуренная горем более, чем болезнью, после тщетной попытки поколебать сердце своего мужа решилась прибегнуть к советам господ Крюшо.
— Как это можно посадить под замок совершеннолетнюю девушку, — вскричал президент, — и еще без всякой причины! Да это самовластие, насилие, и она может протестовать сколь по существу, столь и…
— Ну, ну, полно, племянник, — возразил другой Крюшо, — брось свое казенное красноречие. А вы, сударыня, будьте покойны: завтра же окончится заточение вашей дочери.
Услышав слова старого нотариуса, Евгения вышла из своей комнаты.
— Господа, — сказала она с благородной гордостью, — прошу вас не вмешиваться в это дело. Мой отец — господин в своем доме, и до тех пор, пока я нахожусь под этой кровлей, я не могу ни в чем противиться воле отца. Никто в свете не имеет права осуждать его поступки со мной; один Бог властен судить их. Вашей дружбой к нам умоляю вас молчать обо всем этом. Обвинять отца моего — значит обижать нас всех. Благодарю вас, господа, за дружеское участие, принимаемое вами в моем горе, но вы еще более меня обяжете, когда постараетесь опровергнуть обидные слухи, которые носятся по всему городу и о которых я узнала случайно.
— Она правду говорит, — сказала добрая старушка.
— Сударыня, — почтительно отвечал ей старый нотариус, пораженный благородной красотой лица ее, красотой, еще ярче просиявшей среди уединения, грусти и мечтаний любви, — сударыня, лучший способ заставить свет молчать — ваша свобода.
— Да, милое дитя мое, — сказала мать, — позволь господину Крюшо устроить наши дела; ты слышала, он отвечает за успех. Он знает твоего отца, знает, как нужно взяться за это дело. Если хочешь осчастливить последние минуты моей жизни, то не противься их желанию помирить тебя с отцом твоим.
Утром, на другой день, Гранде, верный своим привычкам, вышел походить по саду. Для прогулки он всегда выбирал ту минуту, когда Евгения убирала голову и расчесывала волосы. Старый чудак прятался за орешник и оттуда смотрел на дочь; ему хотелось обнять свое дитя, он колебался, но обыкновенно упрямство побеждало. Часто он садился на маленькую полуистлевшую скамеечку, ту самую, где Шарль и Евгения некогда поклялись друг другу в вечной любви. Евгения замечала все и в свою очередь поглядывала на отца. Если он вставал и начинал прохаживаться, она садилась у окна и смотрела на старые стены, красиво увитые плющом и молодыми растениями. В этот день, в прекрасное июньское утро, Крюшо явился, против обыкновения, весьма рано и пошел прямо в сад. Старик сидел на скамеечке, опершись спиной о стену, отделяющую его владения от соседей, и смотрел на свою Евгению.
— А, Крюшо, что нового? — закричал Гранде, увидав нотариуса.
— Да вот нужно поговорить с вами о делах.
— А, вы, верно, достали золото и пришли разменять на серебро?
— Нет, не то, дело не в серебре, а в вашей дочери. Все только и говорят что о ней да о ней.
— А что за дело всем? И трубочист господин в своем доме.
— Правда, правда, что хочет, то и делает, хоть, пожалуй, повесится или, что еще хуже, побросает деньги в воду.
— Деньги в воду!.. Что это с вами, Крюшо?
— Друг мой, ваша жена очень, очень больна; вам нужно бы посоветоваться с доктором Бержереном. Право, она при смерти и если, чего боже сохрани, умрет, так вы, верно, не будете совершенно покойны, вспоминая, что не взяли никаких предосторожностей во время ее болезни.
— Та, та, та, та! Да вы сами настоящий доктор… Да знаете ли, что впусти раз к себе этих лекаришек, так их и палкой не выгонишь, будут таскаться по пяти — десяти раз в день.
— Хорошо, хорошо, Гранде, делайте там как хотите, но я должен был предуведомить вас; мы с вами старые друзья, и в целом Сомюре вы не сыщете человека, вам более преданного. Будь что будет, вы, слава богу, человек опытный, знаете, как вести себя. Впрочем, цель моего прихода другая. Дело немного поважнее — для вас… может быть. Видно, что вы и не думаете, в каких отношениях вы будете к вашей дочери по смерти госпожи Гранде. Вам нужно будет делиться с Евгенией, потому что вы в имении половинщик с вашей супругой. Ваша дочь, если захочет, может потребовать раздела, может продать Фруафонд. Ведь она наследница после своей матери, а не вы, старый друг мой.
Слова Крюшо как громом поразили Гранде; старик был знаток в коммерции, но не в законах. Никогда и мысль о разделе не приходила в его голову.
— Вот почему я бы вам советовал получше обращаться с вашей дочерью, — продолжал Крюшо.
— Да знаете ли вы, Крюшо, что она наделала?
— А что? — сказал нотариус, обрадовавшись, что наконец-то узнает всю тайну.
— Она отдала свое золото.
— Ну что же? Ведь это была ее собственность.
— Вот они все таковы! — закричал Гранде, трагически опустив руки. — Все поют одно и то же!
— Так неужели же вы из-за таких пустяков захотите повредить себе по смерти госпожи Гранде?
— А, так для вас пустячки шесть тысяч франков? Гм, пустячки!
— Ах, друг мой Гранде, да знаете ли, что будет стоить одна перепись имения и издержки по разделу, если потребует его Евгения?
— А что будет стоить?
— Да двести — триста тысяч франков, может быть, и четыреста даже. Ведь вам нужно же будет представить в Палату всю опись имения вашего и платить за казенные издержки, расходы, хлопоты, тогда как в полюбовной сделке…
— Клянусь серпом моего отца! — закричал побледневший старик и бросился в изнеможении на скамью. —
