Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак

добрая старушка, когда ушел Гранде. — Гранде, видно, встал на правую ногу: он так весел сегодня; ну, дай бог! Может быть, и с рук сойдет.

— Ну, что это с барином сделалось? — сказала Нанета, внося в комнату вязанку дров. — Сперва он мне сказал: «Здравствуй, с Новым годом, старая чертовка! Разложи-ка огня у жены; она мерзнет, бедняжка». Потом… да я просто сдурела как пень, когда он мне дал целый экю в шесть франков, и такой новенький, светленький! Ну посмотрите, сударыня, посмотрите! Ох, добрый, добрый барин! Ведь вот на других посмотришь, так чем старее, тем злее; а этот с годами все слаще, как кассис. Ну да уж дай, Господи, ему здоровья, хорошему барину!

А весь-то секрет веселости старика была радость его по случаю окончания совершенно удавшейся спекуляции. Де Грассен, получив в Париже проценты с капиталов Гранде и вычтя из них те суммы, которые старик был ему должен за размен голландских банковых билетов и за покупку ста тысяч ливров дохода, причем он должен был поплатиться из своего кармана, за недостаточностью суммы, отсчитанной ему Гранде, — посылал теперь ему остаток, около тридцати тысяч франков в экю, и сообщал о возвышении фондов, бывших тогда по восемьдесят девять (и которые через месяц продавались по девяносто два). Таким образом, Гранде брал по двенадцати на сто со своих капиталов и каждые шесть месяцев мог получать пятьдесят тысяч франков без хлопот, без бумаг и без переписки. Он понимал эти обороты совершенно и пользовался ими прекрасно. Итак, в перспективе, лет через пять, через шесть, у него было от шести до семи миллионов, нажитых без большого труда; и если прибавить сюда ценность его недвижимого имения, то составилось бы состояние колоссальное. Шесть франков, подаренных Нанете, была плата, довольно скудная, за услугу, оказанную ею своему господину в ночь, когда он ездил в Анжер со своим золотом.

— Ох, ох, да куда это так рано бежит старик Гранде, словно на пожар! — говорили купцы, отворяя лавки. Но когда увидели, что он возвращается с набережной вместе с почтамтским служителем, двигавшим тачку с тугими, толстыми мешками, то все объяснилось.

— Да он ходил за деньгами, — сказал один из купцов.

— Бог знает, откуда только к нему не приходят деньги, — промолвил другой, — из Парижа, из Фруафонда, из Голландии.

— Да он скоро купит Сомюр, — замечал третий.

— Вот видишь! И холод, и жар ему нипочем: он всегда за работой, — говорила жена своему мужу.

— Эй, послушайте-ка, господин Гранде! — кричал старику толстый сосед его, хозяин суконной лавки. — Если тяжелы очень мешки-то, так давайте их сюда, я им найду место.

— Да ведь это все медь, — отвечал ему скряга.

— Серебро, — сказал про себя навьюченный работник.

— Молчи ты, дурак, держи язык за зубами, — ворчал старик, отворяя калитку.

— Ах ты, старая лисица… а ведь я думал, что он глух как тетерев… Или он в мороз только слышит?

— Вот тебе двадцать су за твои труды, болван, и убирайся. Нанета, что, бабы в церкви?

— Да, сударь.

— Так скорей же, скорей за работу, — закричал старик, наваливая мешки на плечи Нанеты.

Потом, когда мешки были перенесены в его кабинет, старик заперся в нем на ключ.

— Когда готов будет завтрак, ты постучись у дверей! — закричал он Нанете. — Тачку же отвези в контору дилижансов.

Завтрак был готов к десяти часам.

— Бог милостив, отец твой не спросит о золоте, — сказала г-жа Гранде своей дочери, возвратившись с обедни. — Ты сможешь, впрочем, притвориться озябшей, а ко дню твоего рождения мы как-нибудь достанем точно такие же деньги.

Гранде спустился с лестницы, раздумывая о способах быстрого превращения парижских экю в полновесное золото и обо всех последствиях своей замечательной спекуляции на государственной ренте. Он решил тем же порядком размещать свои доходы, пока курс ее не достигнет ста франков. Соображение это оказалось роковым для Евгении.

Только что Гранде вошел в залу, жена и дочь поспешили поздравить его с наступающим годом; Евгения, нежно ласкаясь, бросилась к нему на шею. Г-жа Гранде поздравила его серьезно и с приличной торжественностью.

— Ну, ну, моя красоточка, — сказал скряга, целуя несколько раз дочь, — работал я и работаю для тебя, для твоей будущности, для твоего счастия, а для счастия нужны деньги, душа моя; без денег пас! Вот возьми-ка этот новенький наполеондор, как тут поспел к тебе из Парижа; нарочно выписывал, а здесь у меня нет ни соринки золота. Вот у тебя так другое дело; ты богатая, у тебя много золота. А покажи-ка мне, жизненочек, свое золото, а, дружочек-дочечка!

— О, мне слишком холодно, лучше будем завтракать, — отвечала Евгения.

— Так, стало быть, после завтрака? Не правда ли, это будет способствовать пищеварению? Наш толстяк де Грассен прислал чудесную штуку; кушайте, милые, кушайте, дети, ничего не стоит, даровое! Молодец де Грассен! Славно работает по делу племянника, а что всего лучше, работает даром; он прекрасно устраивает дела этого несчастного покойного Гранде. У-у-уах! Уах! — пробурчал он с полным ртом после паузы. — Славное кушанье! Отведай-ка, женушка, отведай. Этим куском можно по крайней мере целых два дня быть сытым.

— У меня нет аппетита. Ведь я вся расхворалась, ты это прекрасно знаешь.

— Э, вздор, кушай же, кушай, госпожа Гранде; не бойся, от этого больна не будешь, на здоровье! Ла Бертельеры-то все здоровяки; вот и ты желтенька немножко, да это ничего; я люблю желтый цвет.

Ожидание позорной казни не могло бы сравниться с тем, что ощущали г-жа Гранде и Евгения, предчувствуя, чем кончится завтрак. Чем веселее и шутливее был Гранде, тем сильнее стучали сердца бедняжек. Евгении было легче: любовь ее воодушевляла и вливала в нее новые силы.

«О, для него, для него, — думала она, — я готова перенести все на свете…» И при этой мысли взор ее оживлялся и блистал твердостью и неустрашимостью.

— Убери, убери все это, Нанета! — закричал старик, когда кончили завтракать. — А стол нам оставь. Нам будет здесь лучше, удобнее, — прибавил он, поглядывая на Евгению. — Посмотрим-ка теперь твое маленькое сокровище… Маленькое! Боже сохрани, да у тебя золотом на пять тысяч девятьсот пятьдесят девять франков; так-так… да прибавим сорок франков, что я дал сегодня, так выйдет шесть тысяч франков без одного; ну да я дам тебе этот франк, мы пополним сумму, потому что, видишь ли, дочечка… А ты что нас слушаешь, Нанета? Ну-тка, покажи нам пятки, марш за работу!.. — (Нанета скрылась.) — Послушай, милушечка моя Евгения, отдай-ка мне мое золото. Ведь ты не откажешь своему папашке, моя дочечка!

Мать и дочь были обе