Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн

придавало его танцу некоторую если не женственность, то двусмысленность. А его гибкость, энергия и темперамент плюс выразительность его красивого лица делали его танец чрезвычайно чувственным, сексуальным.

4. На сцене и за сценой Кировского

К окончанию училища его выбрала своим партнером Дудинская, жена Сергеева, художественного руководителя Кировского театра. Нуреева приняли в состав Кировского театра солистом, минуя кордебалет, впервые после Нижинского и Фокина. А Соловьева зачислили в кордебалет, и лишь позже он стал солистом. И, действительно, дебют Нуреева состоялся с Дудинской. Ей было 46, ему 21. Отзывы были великолепными. «Нуреев, — писала известная балерина Вечеслова, — … так захватил нас быстрым темпом танца, элементами полета, точной, порой ошеломляющей динамикой поз, что мы невольно думаем о большом будущем молодого артиста» (Там же, 107).

Рудольф ознакомился и стал своим человеком в нескольких семьях ленинградской интеллигенции — у профессора Волькенштейна, специалиста по молекулярной физике; у Елизаветы Михайловны Пажи, работавшей в музыкальном магазине; у близнецов Любы и Леонида Романковых (Леонид был студентом Политехнического). Через много лет, когда один их общий приятель побывал на Западе и повидался там с Нуреевым, тот спросил: «Как поживают Любаха с Лехой?» и добавил: «Это была наверно моя первая любовь, только я не отдавал себе тогда в этом отчета». Когда приятель передал этот разговор Любе, она, польщенная, запротестовала: «Ну что ты, между мной и Рудиком никогда не было нежных чувств…». «Ты что, дура? — засмеялся приятель. — Ведь он имел в виду Леху, а не тебя!» (Рудольф 1995: 113).

Но в те годы в Ленинграде он особенно освоился в семействе своего преподавателя Пушкина. Нурееву дали квартиру, но не отдельную, а на паях с другой выпускницей училища, Сизовой, его напарницей по балету. Полагали, что он может на ней жениться («Никогда!» — отреагировал на эти надежды Рудольф). С Сизовой он поместил свою сестру Розу, которая оказалась совершенно чуждой ему и весьма неуживчивой особой. Чтобы не встречаться с ней, он стал останавливаться на ночь у Пушкиных — они жили в доме училища, в однокомнатной квартире. Когда же Рудольф растянул связку и выбыл надолго из танцевальной практики, Пушкин пригласил его пожить у них до выздоровления.

Барышников, который тоже жил у Пушкиных потом, описывает уютную и приятную атмосферу. «Стол был всегда полон еды, красиво сервирован — графины с вином, водкой, подсвечники, деликатесы. Атмосфера была очень теплой». Он отмечает, что жена Пушкина была «великолепной кулинаркой. Они с мужем редко ходили в рестораны. Все было свежее, с рынка». Теперь Пушкину был 51 год, а его жене Ксении Юргенсон («Ксане», как ее звал Рудик) 43. Она только что оставила карьеру балерины и свободное время пожертвовала «Махмудке», как они с Пушкиным прозвали Рудольфа. Она готовила, стирала, убирала за ним. Романковы дружили с Пушкиными домами. Люба Романкова видела, что Ксения «любила его деспотичной материнской, а может быть, и не только материнской любовью. Муж был намного старше ее и, по-моему, она была готова сделать для Рудольфа все, что угодно». Сам Рудольф рассказывал друзьям, что она соблазнила его и «была великолепна в постели». Что он часто занимался с ней любовью в гримерной во время антракта.

Пушкин, очевидно, знал это и не возражал. Ему присутствие Рудика было приятно при всех условиях. Он в юности увлекался братом одной балерины, так что имел гомосексуальные склонности. Коллег его поведение удивляло. Когда однажды Рудик перетрудил ногу, Пушкин принес таз с водой. Аскольд Макаров вспоминает, что все уставились на него с изумлением. «Мне не трудно, — объяснил Пушкин, — а ему надо беречь ноги». Когда балерина Нинель Кургапкина зашла к ним и увидела крошечный закуток за шкафом, занятый огромной кроватью и диваном, она спросила: «А ты-то где спишь?» — «Я — здесь», — ответил он. «А где же Александр Иванович?» — допытывалась Нинель, видимо, не понимая неловкости своих вопросов. «Не знаю, — замялся Рудольф, — они там где-то спят». А позже, на Западе, он признавался друзьям, что к моменту отъезда из Ленинграда спал и с Ксаной и с ее супругом. Одна знакомая возмутилась: «Какой ты безнравственный!» — «Вовсе нет, — возразил Рудольф. — Им обоим это нравилось».

В 1959 г. Мении Мартинес нужно было возвращаться на Кубу. Рудольф, несмотря на запрет отлучки, поехал провожать ее до Москвы. Они оказались вдвоем в купе. Обнимались, целовались, и Мения почувствовала, что Рудольф на сей раз не прочь заняться любовью (он уже имел теперь опыт такого общения с женщиной). «Я была девушкой, и вдруг Рудик сказал: «Нет, лучше не надо. Я слишком тебя уважаю. Не хочу причинять тебе боль». И все, больше он ничего не сказал. Я не видела ничего плохого в потере девственности, но дальше дело так и не пошло» (Солуэй 2000: 14). По-видимому, в общении с женщинами он предоставлял им активную роль. Он не добивался их. Он относился к Мении с максимальной приязнью, но без острого сексуального желания.

В аэропорту расплакался: «Я больше никогда тебя не увижу». Возможно, Мения была для него утерянным пропуском на Запад. Он всегда крутился возле прибывающих с Запада на гастроли артистов. Усердно учил для этого английский и неплохо на нем разговаривал. Это не нравилось наблюдателям от КГБ, и, когда в Союз собирались приехать американцы со знаменитым датским танцовщиком Эриком Бруном во главе, а Рудольф очень ждал их приезда, его отправили на это время на молодежный фестиваль в ГДР. Он страшно горевал, в ГДР ему не нравилось, и он говорил друзьям, что впервые задумался о побеге именно в ГДР. Однако познакомился в Восточном Берлине с «очень милым мальчиком» из балетной школы. «В конце концов мы поцеловались, но не помню, кто проявил инициативу». Впоследствии этот мальчик стал педагогом в труппе Западного Берлина.

Между тем слава Рудольфа Нуреева росла быстро и неудержимо. Несмотря на запрет, в Кировском театре его забрасывали цветами. На фестивале танца в Вене ему с Сизовой поставили (единственным из всех) высший из возможных баллов, который практически не ставится никогда — 10. Там, в Вене, он неожиданно встретил Мению и предлагал пожениться. Она не захотела.

И была у Рудольфа в Ленинграде еще одна любовь, сильная и наиболее потаенная, — 20-летний артист, фигурирующий под именем Алексея, необычайно