Жизнеописание Михаила Булгакова - Мариэтта Омаровна Чудакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
16 февраля. «Итак, премьера „Мольера“ прошла. Столько лет мы ее ждали! Зал был нашпигован, как говорит Мольер, знатными лицами. Тут и Акулов, и Боярский, и Керженцев, Литвинов, Межлаук, Могильный, Рыков 〈…〉 сейчас не могу вспомнить всех. Кроме того, вся публика была очень квалифицированная, масса профессоров, докторов, актеров, писателей.
Афиногенов слушал пьесу с загадочным лицом, но очень внимательно. А в конце много и долго аплодировал.
Олеша сказал в антракте какую-то неприятную глупость про пьесу.
В антракте пригласили пить чай, там были все „сливки“, кроме правительственных, конечно.
Успех громадный, занавес давали опять не то 21, не то 23 раза. Очень вызывали автора 〈…〉 В нашу ложу мы пригласили Арендта, Ермолинских и Ляминых. После спектакля мы долго ждали Мишу, т. к. за кулисы пошел Акулов и говорил с актерами».
Секретарь ВЦИКа сказал Булгакову, «что спектакль превосходен, но вот – поймут ли, подходит ли она для сов[етского] зрителя?» Булгаков выслушал совет выбросить сцену с монашкой.
Монашка дважды появлялась в пьесе как предзнаменование гибели Мольера. Увидел ли сам Булгаков в закулисном разговоре предзнаменование гибели спектакля?..
В той же записи 16-го: «В 4.30 были по приглашению и посольства и американского посла. Он только что вернулся из Америки. Держит себя очаровательно.
Гости – дип[ломатический] корпус. Был Буденный в новой форме, длинные брюки.
Показывали фильм „Бенв[енуто] Челлини“. Американцы были с нами страшно любезны».
Лишенный правителем возможности видеть мир, он компенсировал это визитами в уголок Нового Света в Москве.
17 февраля – резкая отрицательная рецензия на спектакль (газетный подвал!) в «Вечерней Москве», «короткая неодобрительная рецензия» в газете «За индустриализацию». Привыкший к газетной ругани Булгаков, возможно, не замечает меняющегося за последний год ее контекста.
18 февраля он разговаривает с новым директором МХАТа Аркадьевым. «Сказал, что единственная тема, которая его интересует, для пьесы, это тема о Сталине. Разговор был чрезвычайно интересный, но Миша думает, что никакого материала для пьесы ему не предоставят». Между тем, судя по устным воспоминаниям Елены Сергеевны, он не мыслил себе сначала работы без архивных материалов.
…Возможно, что в тот самый год, когда ему явилась мысль писать пьесу о Сталине, герой этой будущей пьесы стал получать воплощение в его устных рассказах – комических новеллах. Впоследствии Елена Сергеевна записала их по памяти и рассказывала, воспроизводя интонации и мимику автора.
«Будто бы Михаил Афанасьевич, придя в полную безнадежность, написал письмо Сталину, что так, мол, и так, пишу пьесы, а их не ставят и не печатают ничего, – словом, короткое письмо, очень здорово написанное, а подпись: Ваш Трампазлин.
Сталин получает письмо, читает.
С. – Что за штука такая?.. Трам-паз-лин… Ничего не понимаю! (всю речь Сталина Миша всегда говорил с грузинским акцентом).
С. Вызывает – нажимает кнопку на столе.
Ягоду ко мне!
Входит Ягода, отдает честь.
С. – Послушай, Ягода, что это такое? Смотри – письмо. Какой-то писатель пишет, а надпись – Ваш Трам-па-злин. Кто это такой?
Я. – Не могу знать.
С. – Что это значит – не могу? Ты как смеешь мне так отвечать? Ты на три аршина под землей все должен видеть! Чтоб через полчаса сказать мне, кто это такой!
Я. – Слушаю, ваше величество!
Уходит, возвращается через полчаса.
Я. – Так что, ваше величество, это Булгаков!
С. – Булгаков? Что же это такое? Почему мой писатель пишет такое письмо? Послать за ним немедленно!
Я. – Есть, ваше величество! (Уходит).
Мотоциклетка мчится – дззз! прямо на улицу Фурманова. Дззз! Звонок, и в нашей квартире появляется человек.
Ч. – Булгаков? Велено вас доставить немедленно в Кремль!
А на Мише старые белые полотняные брюки, сели от стирки, рваные домашние туфли, пальцы торчат, рубаха расхлистанная с дырой на плече, волосы всклочены.
Б. – Тт!.. Куда же мне… Как же я… у меня и сапог-то нет…
Ч. – Приказано доставить в чем есть!
Миша с перепугу снимает туфли и уезжает с человеком. Мотоциклетка – дззз! и уже в Кремле! Миша входит в зал, а там сидят Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян, Ягода. Миша останавливается у дверей, отвешивает поклон.
С. – Что это такое! Почему босой?
Б. – (разведя горестно руками) Да что уж… нет у меня сапог…
С. – Что такое? Мой писатель – без сапог? Что за безобразие! Ягода, снимай сапоги, дай ему!
Ягода снимает сапоги, с отвращением дает Мише. Миша пробует натянуть – неудобно!
Б. – Не подходят они мне…
С. – Что у тебя за ноги, Ягода, не понимаю! Ворошилов, снимай сапоги, может, твои подойдут.
Ворошилов снимает, но они велики Мише.
С. – Видишь – велики ему! У тебя уж ножища! Интендантская!
Ворошилов падает в обморок.
С. – Вот уж, и пошутить нельзя! Каганович, чего ты сидишь, не видишь, человек без сапог!
Каганович торопливо снимает сапоги, но они тоже не подходят.
Ну, конечно, разве может русский человек!.. Уух, ты!.. Уходи с глаз моих!
Каганович падает в обморок.
Ничего, ничего, встанет! Микоян! А впрочем, тебя и просить нечего, у тебя нога куриная.
Микоян шатается.
Ты еще вздумай падать!! Молотов, снимай сапоги!
Наконец сапоги Молотова налезают на ноги Мише.
– Ну, вот так! Хорошо? Теперь скажи мне, что с тобой такое? Почему ты мне такое письмо написал?
Б. – Да что уж!.. Пишу, пишу пьесы, а толку никакого!.. Вот сейчас, например, лежит в МХАТе пьеса, а они
