Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Однако на следующий день приезжает Кеннеди со свитой и селится в апартаментах в том же отеле. «Я была абсолютно не права, — признается она подруге. — Я-то полагала, что самый шикарный отель в городе — „Инглсайд инн“, но тут поняла, что Фрэнк поместил меня в самый-самый, хотя если ты не в курсе, то „Дверь в пустыню“ похож на ранчо для летнего отдыха».

Приведенное выше взято из записи телефонного разговора с АКУСТИКОЙ от 17 февраля 1960 года, через несколько дней после того самого уик-энда.

«Вилли. А Джек в самом деле обалденно красив?

Модена. По-моему, он мог бы стать кинозвездой.

Вилли. А как одет?

Модена. На нем были серые фланелевые брюки и спортивная куртка. Темно-синяя. Выглядит очень холеным. В общем, роскошный мужчина. Зубы белые-пребелые, и загорел так, что глаза, как фонари, горят. Они у него, знаешь, ирландского типа — с прищуром и озорным таким огоньком, будто между ним и тобой есть какая-то тайна, о которой никто не знает.

Вилли. Ну и реакция после одного рукопожатия!

Модена. Да, на какое-то время все этим и ограничилось. С ним были две его сестры и целая орава мужиков и баб, которых я не знаю, и все они мастерски ловко пресекали любые попытки вклиниться в их интимный круг. Мне совсем не хотелось, чтобы мне дали костлявым локтем по титькам, если я попытаюсь подобраться к нему поближе, — короче, я держалась в стороне. Представляешь, минут через десять он сам отыскал меня в холле и пригласил пообедать на следующий день. Даже извинился, что не может увидеться со мной этим вечером. „Добываем деньги на политику“, — пояснил он.

Вилли. А туда тебя Фрэнк не позвал?

Медена. Существует название для тех, кто вносит большие деньги, — тяжеловесы. Только их, наверно, туда и приглашают. Но я все-таки виню Фрэнка. Странная у него манера: то поманит тебя, то вдруг бросит, потом снова поманит. Знаешь, Вилли, гораздо проще быть его романтическим увлечением, чем другом.

Вилли. Одним словом, вечер у тебя пропал.

Модена. Политические советники сенатора приглашали меня поужинать, но я отказалась и ужинала у себя в номере одна. Это было, мягко говоря, совсем не то, чего я ожидала. Если бы не намеченная встреча за обедом, я бы утром снялась и уехала.

Вилли. А за обедом ты, надеюсь, была с ним одна?

Модена. Да. Он предложил посидеть в моем дворике, а не у него, чтобы нам не мешали.

Вилли. Боялся сплетен?

Модена. За ним увивается столько баб, какие уж там к черту сплетни!

Вилли. О чем же вы говорили? Меня бы паралич разбил.

Модена. Когда мы усаживались — вдвоем, больше никого, — не могу сказать, чтобы я владела собой. Но он, как мне кажется, потрясающий политик во всех смыслах. Он быстро убедил меня в том, что ему действительно интересно разговаривать со мной. Он умеет поставить себя на один уровень с тобой. Задаст вопрос — внимательно выслушает ответ. Знать о тебе он хочет абсолютно все. Я потом узнала, что, если не считать его службы на флоте, он жил весьма обособленно, в привилегированной среде, и теперь, похоже, стремится раздвинуть круг общения. В том смысле, чтобы получше узнать простых смертных. Он был потрясен, когда я сказала, что в старших классах была мажореткой. И тем, что я единственный ребенок. Ведь сам он из такой многодетной семьи. И он, конечно, считал, что я католичка, а я пояснила, что это только с отцовской стороны, к тому же лишь на словах, и вообще в церковь мы не часто заглядывали. „А как вы относитесь к тому, чтобы голосовать за католика?“ — спросил меня Джек. Я собралась было ответить, что мне это безразлично, но поняла, что он ждет более вразумительного ответа, и сказала, что, мол, есть у меня один знакомый, который поклялся никогда не голосовать за католика, потому что на дух не переносит церковь, так как сам в свое время был католиком. „Кто же это? — допытывался сенатор. — Опишите его“. Тогда я призналась, что это мой папаша. „Он что, республиканец?“ „Возможно, стал им в последнее время, — сказала я, — но когда-то он был членом профсоюза и демократом“. Кеннеди вздохнул, грустно так, словно проигрывал выборы прямо здесь, сейчас, и все из-за треклятых перебежчиков, которым опостылел папа, а в итоге прокатили его, Джека Кеннеди, но потом вдруг улыбнулся и сказал: „Да, вопрос только в том, на сколько надо помножить вашего родителя“.

Вилли. Я бы ни за что не сказала ему правду.

Модена. Напротив, если хочешь знать, это растопило последний ледок. Я же не дура, чтобы отвечать ему бестолково и занудно, — интерес увянет на корню. Вилли, он в этом смысле как женщина, но только в этом. Я чувствовала, что моя голова так же важна для него, как и внешность. Когда он спросил, что я думаю насчет голосования за такого молодого человека, как он, я ответила, что вопрос возраста, несомненно, станет помехой для избирателей, имеющих на этот счет определенное мнение, но, поскольку они в основном все равно республиканцы, молодость кандидата не большой грех. Напротив, сказала я ему, возраст может превратиться в достоинство, если, конечно, ему удастся убедить избирателей в преимуществах человека молодого на таком посту. Ведь президент — это как бы член каждой семьи, рассуждала я. Эйзенхауэра, например, все считали дядюшкой. Он для всех был дядюшка Айк. „Это ясно, — согласился сенатор Кеннеди, — а куда меня запишем? В племянники?“ „Ни в коем случае, — нашлась я, — вы должны стать привлекательным молодым человеком, который входит в семью женихом. Если люди почувствуют, что вы им подходите, они вас примут, а еще будет лучше, если они поймут, что в семье с вашим появлением станет веселее“.

Вилли. Ты ему все это высказала? Ну и ну! Вот уж никогда бы не заподозрила, что ты о таких вещах думаешь.

Модена. Да я никогда и не думала. Но он это из тебя вытягивает. С ним чувствуешь себя жутко умной. За одно это в него можно втюриться по уши. Ну, разговор на этом не кончился.

Вилли. Я бы набрала фишек и сбежала.

Модена. Я не из таких. Он спросил, что я думаю насчет Никсона, а, как тебе известно, все мои познания ограничиваются „ящиком“. Но Джек заставляет трудиться твои инстинкты, и я сказала: „По-моему, вице-президент Никсон вам не соперник. Народ его не любит“. „А почему?“ — спросил Кеннеди. „Потому что, — ответила я, — у него голодный вид. А люди не любят голодных. Им становится не по себе“. „А почему?“ — повторил он. „Потому что вид голодного человека бередит в нас мысль: а есть ли вообще хоть какая-то справедливость на этой земле?“ „Если вы правы насчет Никсона, то это приятная новость, — сказал Джек, — разумеется, при условии, что мне удастся одержать победу. — Мы оба рассмеялись, и он добавил: — Я получил от этого обеда с вами огромное удовольствие. Очень бы хотелось провести с вами остаток дня, но у меня через час самолет. Однако я очень хочу увидеть вас снова. Я встречаю массу людей, но вы — редкий экземпляр. Вы — сами по себе“.

Вилли. Вот это комплимент!

Модена. Я была готова чистить ему ботинки. Дала ему свой телефон, и он сказал, что рад бы дать мне свой, да только в этом нет никакого смысла, так как он ночует теперь каждый раз в другом городе. И так будет все ближайшие месяцы. Обещал очень скоро позвонить».

(17 февраля 1960 года)

ЙОТА сдержал свое слово. С 16 февраля по 3 марта 1960 года имеется запись восьми его телефонных звонков СИНЕЙ БОРОДЕ. Позвонив 25 февраля из Денвера, он предлагает встретиться вечером 3 марта в «Уолдорф-Астории». Модена соглашается, и запись звонков из Мэдисона, Чикаго, Уилинга и Балтимора (26 и 28 февраля, 1 и 2 марта) свидетельствует о нарастающем предвкушении встречи.

Экономя ваше время, я приведу лишь два фрагмента — звонки из Чарлстона, Западная Виргиния, от 20 февраля и из Балтимора от 2 марта вечером накануне встречи на следующий день в «Уолдорф-Астории».

«Синяя Борода. Я получила ваши розы. Как вы догадались, что алые розы на длинных стеблях чуть ли не самые любимые мои цветы?

Йота. Они хорошо смотрятся в вашей вазе?

Синяя Борода. Нет слов.

Йота. Хоть это ладится. Черт, сегодня в Западной Виргинии сенатор Хэмфри застал нас врасплох. Заявил, что наша кампания — верх расточительности. А у нас не нашлось чем крыть. Западная Виргиния — очень бедный штат.

Синяя Борода. У вас там, видно, не жизнь, а каторга.

Йота. Вы не представляете себе, как я жду той минуты, когда мы сможем поговорить. Я весь день предвкушаю это, как лакомство. Я очень огорчаюсь, когда не застаю вас дома».

(20 февраля 1960 года)

Звонок из Балтимора 2 марта:

«Йота. Вы обещаете быть завтра там?

Синяя Борода. Я буду. Номер есть, подтверждение тоже. Буду ждать вашего стука в дверь.

Йота. Пожалуйста, только не обманите.

Синяя Борода. Не думайте обо мне так плохо».

(2 марта 1960 года)

Третьего марта началась их связь. Мы бы узнали больше, если бы «жучок», установленный в комнате техниками Будды, работал как следует, однако в данном случае, я полагаю, им пришлось действовать в экстремальных условиях. (Личная безопасность в «Уолдорфских башнях» считается оптимальной.) Запись настолько неразборчива, что придется ограничиться описанием встречи из разговора СИНЕЙ БОРОДЫ с АКУСТИКОЙ 6 марта.