Тайный советник вождя - Владимир Успенский

Внимательный читатель помнит, вероятно, как весной двадцатого года я приезжал в Новочеркасск, чтобы навестить могилу своей жены Веры и проинспектировать по просьбе Щаденко запасный кавалерийский полк, готовивший пополнение для Конармии, выдвигавшейся тогда с Северного Кавказа к Днепру, навстречу белополякам. Три эскадрона в этом полку были укомплектованы лихими вояками, донскими казаками, добровольно сложившими оружие перед Красной Армией. Обучать этих мастеров боя было нечему, только бы порядок наладить. А четвертый эскадрон состоял из немцев-крестьян: все среднего возраста, осанистые, степенные, медлительные. И кони под стать хозяевам — тяжелые ломовики. Трудно было представить этот эскадрон в стремительной казачьей лаве. Я посоветовал командиру запасного полка немецкий эскадрон не дробить, отправить его в Конармию отдельной боевой единицей. А Щаденко написал, что немцев лучше всего использовать для обороны, для несения патрульной и караульной служб, для очистки тыла от махновцев и других бандитов. Благодаря этому письму Щаденко счел меня, вероятно, специалистом по национальным формированиям, сам потом обращался ко мне за консультациями по этому поводу и направлял других товарищей.

Истины ради надо отметить, что какая-то часть немецких колонистов, особенно в Причерноморье, в районе Одессы, если не с откровенной радостью, то вполне доброжелательно встретила в восемнадцатом году кайзеровскую армию, оказывала помощь германскому командованию. А предусмотрительная германская разведка позаботилась о том, чтобы создать в немецких поселениях густую законспирированную агентурную сеть, которая в свою очередь протягивала щупальца по всей Советской стране. Наши контрразведчики в двадцатых — тридцатых годах не раз выявляли и обнаруживали такие щупальца, но, как стало ясно потом, вскрыли далеко не всю агентурную сеть. Это тоже нельзя не учитывать.

А что впереди? Могут ли гитлеровцы рассчитывать на поддержку немцев Поволжья? Почему бы и нет? Не всех, разумеется, но какой-то части. Вполне. Могут они высадить там, на Волге, крупный десант и, опираясь на местное население, пополняться за счет его, удерживать значительную территорию, перерезать наши важнейшие коммуникации, железные дороги и Волгу, по которым шел с юга на фронты в центр страны основной поток горючего? Из Азербайджана, с Северного Кавказа. Это же вопрос жизни и смерти! Увы, риск имелся. И очень большой. На карту ставилась судьба наших вооруженных сил. А выход? Разумнее всего, думал я, спокойно эвакуировать немецкие семьи с Волги, не ущемляя их ни морально, ни материально, в глубинные районы страны, за Урал, куда, кстати, эвакуировались жители многих прифронтовых областей. Не выставляя при этом наших русских немцев врагами и не наживая тем самым действительных врагов в их лице.

Все вроде бы правильно, однако меня тревожило, что заниматься немецкими делами, по словам Сталина, поручили Лазарю Моисеевичу Кагановичу. Страшно было представить, сколько дров он наломает, как достанется от него нашим немцам, и правым и виноватым, без скидки на пол и возраст, сколько будет горя, слез, напрасных смертей.

Каждый деятель из ближайшего окружения Сталина отвечал за определенный участок партийной, государственной работы и, кроме того, нес этакую неофициальную, морально-политическую, что ли, нагрузку. Михаил Иванович Калинин, ставший главой нашей страны, нашим президентом, еще весной 1919 года, словно бы олицетворял преемственность ленинского дореволюционного и послереволюционного руководства с теперешним, сталинским. И вообще, дорогой наш Михаил Иванович был сплошным символом, народным фасадом государства рабочих и крестьян. Ведь он сам тверской крестьянин, не порывавший связи с деревней (даже член колхоза), он же питерский пролетарий с двадцатилетним стажем, он же революционер, полтора десятка раз подвергавшийся при царе арестам. Вот вам неразрывный союз рабочих и крестьян, вот вам олицетворение серпа и молота, кои украшали герб. Вячеслав Михайлович Молотов — он ведь тоже из старой большевистской гвардии, живое свидетельство того, что нынешнее руководство прочно связано с прошлым. К тому же Молотов имел чудесную способность понимать и воспринимать замыслы Сталина, верить в них, как в свои собственные, не колеблясь осуществлять на практике.

Далее — Андрей Андреевич Андреев, добросовестный, в меру инициативный работник, партийный функционер, как называли таких товарищей германские коммунисты. В свое время замечен и выдвинут был Владимиром Ильичом во время дискуссии о профсоюзах. Два года трудился непосредственно с Лениным, затем с Дзержинским. Представитель среднего возраста — разве это не преемственность в руководстве партии!

Андрей Александрович Жданов, дворянин, интеллигент, корнями уходящий в глубину отечественной истории. Члены Политбюро, правительства — это не случайные люди, не перекати-поле в степи, а дети наших народов. К тому же Жданов знаток поэзии (и это действительно так), разбирался в музыке, мог сам исполнить на рояле нечто серьезное, из классики. В противоположность, в разнообразие ему — человек из низов — Семен Михайлович Буденный, способный развернуть мехи баяна или по-казацки рвануться в пляс. Он и Климент Ефремович понятны, близки крестьянской и рабочей массе, оба олицетворяли силу Красной Армии, были свидетелями того, как Иосиф Виссарионович вместе с ними создавал и выращивал советские войска.

Говорю об этом лишь для того, чтобы стало ясно, какой странной фигурой в ближайшем окружении Сталина являлся Лазарь Моисеевич Каганович. Гражданин без прошлого. С моей точки зрения — и без будущего. Это был какой-то сгусток жестокости, все, что поручалось ему, он выполнял самыми крайними способами, не щадя людей. Более того, я считаю: он был в нашем руководстве генератором жестокости, постоянно своим примером поднимая ее уровень, подталкивая членов Политбюро и самого Сталина на самые крутые меры. Есть же политические приговоры, по которым все, от Сталина до Крупской, соглашались с формулировкой «выслать из страны» и лишь Каганович с Мехлисом писали — «расстрелять». При всем том Каганович почему-то очень не любил немцев. Пострадал, что ли, от них в свое время, как Троцкий от казаков?..

Когда состоялся у нас первый громкий процесс о вредителях по так называемому шахтинскому делу? В конце двадцатых годов? Были арестованы немецкие специалисты, и Лазарь Моисеевич, в ту пору член ЦК и секретарь ЦК партии, буквально слюной исходил от радости. Получите, мол, свое, пивохлебы-сосисочники! Восторгался выступлением на пленуме ЦК (1928 год) А. Рыкова, который заявил по поводу упомянутых арестов: партия должна подчинять те или иные процессы вопросам политики, а не руководствоваться абстрактным принципом наказания виновных по справедливости, к вопросам об аресте нужно подходить не столько с точки зрения интересов уголовной практики или принципа справедливости, сколько с точки зрения нашей большой политики.

Вот тут я, Лукашов, никогда не был согласен с политиканами. Только законы государства, а не мнение какой-то группы людей могут определять порядок в стране. Иначе — произвол или анархия. Впрочем, произвол и анархия часто бывают как раз и нужны оппозиционерам, каким-то формальным или неформальным объединениям, для достижения своих, как правило, узкокорыстных, целей. Такой, значит, была точка зрения Рыкова и восхищающегося его словами Кагановича. Вот, значит, когда и кем откровенно и цинично высаживались, лелеялись ростки беспринципности, беззакония, насилия, которые пышно расцветут потом в тридцатых и сороковых годах, особенно при Гершеле Ягоде. А те, кто пестовал всходы, ростки жестокости, разве они не несут ответственности за то, что они насадили и вырастили на своих участках, прикрываясь всегда спиной общесоюзного «садовода» Сталина?

Много выступлений Кагановича я слышал, и главное впечатление такое: он всегда призывал к уничтожению, к разрушению, к пролитию крови. И, знаете, что было особенно ужасно? Я мог понять Троцкого, любой ценой добивавшегося своих целей — хоть весь русский народ извести, но достигнуть своего (понять, но, разумеется, не принять). Я мог уразуметь, чего и как добивается Сталин (хотя не всегда был солидарен с ним). По крайней мере, ясно было, за что сражается тот или другой, во имя чего губит своих противников. А Кагановича понять я не мог. Он готов был уничтожать всех: немцев, русских, украинцев, своих соплеменников — кого угодно. У него, как и у Мехлиса, спрашивали: почему же такое гонение на евреев, ведь ты сам еврей! Но и тот, и другой высокомерно отвечали, особенно Мехлис: я не еврей, я — коммунист! Какая-то даже более страшная сила, чем сионизм, стояла за ними, заставляя их действовать несообразно с общечеловеческими понятиями.

Еще задолго до войны Каганович составил, подписал и разослал по всей стране директиву, в которой говорилось, что религиозные организации, в том числе православные и католические церковные советы, синагогальные общества, мусаваллиаты и все другие, подобные им, являются в нашей стране легально действующей контрреволюционной силой, которая имеет влияние на широкие массы… А что значило подобное заявление в то время? Ясно: с организованной контрреволюцией борьба ведется на уничтожение, оправданы любые меры против церковников. Если сразу после революции такая борьба велась стихийно, то в дальнейшем Каганович обосновал и поощрил ее официальным декретом. Прозвучал новый сигнал к разрушению храмов, мечетей, синагог. Даже сам Сталин ничего не мог противопоставить ультрареволюционной деятельности Кагановича, которая находила поддержку не только среди еврейской молодежи, но и вообще среди сельской и рабочей молодежи, рвущейся к конкретным, ощутимым делам. А самое простое и ощутимое — это разрушение. Самое доступное — не создавать новое упорным трудом, а совершать видимость деятельности, оплевывать, охаивать то, что было раньше. А ведь при этом охаиватели унижают твоих предков, твоих родителей, тебя самого, подрываются твои корни. Ты теряешь уважение к своему народу, к самому себе. И становишься рабом тех, кто организует и направляет это охаивание. Увы, юность всегда экстремальна, нетерпелива, не отягощена знаниями, легко воспламеняется и нацелена отнюдь не на созидание. Благодатная почва для критиканов, ниспровергателей, горлопанов и карьеристов.