Тайный советник вождя - Владимир Успенский

— В двадцать один ноль-ноль над Смоленском прошли немецкие бомбардировщики. Курс на Москву.

Я бросил взгляд на часы: двадцать один час две минуты — отлично сработало оповещение.

— Сколько?

— Первая волна примерно шестьдесят машин. На подходе вторая. Высота первой волны четыре тысячи метров, второй — пять тысяч.

Черт с ней, с высотой!

— Когда они будут над Москвой?

— В зону зенитного огня одиночные самолеты-разведчики войдут через час двадцать пять минут.

— Значит, над Москвой не раньше, чем через полтора часа?

— Так точно. Сообщение принято?

Я подтвердил.

При сигнале «Воздух» все другие заботы отходят на второй план. Быстро — в приемную Сталина. Сказал об опасности Поскребышеву, у того растерянно забегали глаза.

— Сообщите сами?

— Да. Оповещайте членов ГКО.

Сталин был занят какими-то бумагами и не сразу, а медленно, заторможенно воспринял, осмыслил мои слова. Поморщился — оторвали его от размышлений.

— Не будем торопиться, — произнес он. — Мне еще надо поработать. Пусть члены Политбюро… Члены ГКО, — поправился Сталин, — пусть они соберутся здесь через час.

— Через сорок минут, — уточнил я.

— Хорошо, Николай Алексеевич, — только теперь я уловил его тревогу. — Мы успеем?

— Вполне.

— Вчера фашисты впервые пытались бомбить Ленинград. Сегодня — нас. Это что-то новое, над чем следует подумать.

— Новое, — сказал я. — Немцы, вероятно, считают, что приграничные сражения закончены. И это действительно так. Начинается следующий этап. Фашисты нацеливают свои силы на три главных объекта, на три наших столицы: на Москву, на Киев, на Ленинград. Аэродромы передвинулись ближе — это существенное условие.

— Спасибо, Николай Алексеевич, ви-и помогли нам понять эту грань, будем учитывать эти обстоятельства.

В исторической, в мемуарной литературе мне встречались после войны примерно такие фразы: «На командный пункт ПВО прибыли члены ГКО. Командующий Московской зоной ПВО генерал М. С. Громадин и командир 1-го корпуса ПВО генерал Д. А. Журавлев доложили воздушную обстановку…» Попробую хоть чуть-чуть раскрыть то, что стоит за сухими строчками.

Среди членов ГКО не оказалось тогда начальника Генштаба Г. К. Жукова, — вероятно, он находился на фронте. Некоторые другие члены, впервые очутившиеся в оборудованном подземелье, были явно ошеломлены увиденным, обилием новой, незнакомой им техники. Особенно привлекал внимание большой светоплан, на котором отражалась воздушная обстановка (не только строй вражеских самолетов, но даже их типы). Почти непрерывно звучал репродуктор — докладывала разведка из разных точек Подмосковья. Я уже писал о том, насколько велики были наши достижения в радиотехнике. Это уж после войны, восстанавливая разрушенную страну, мы, жестоко пострадавшие, отстали от других государств, почти ничего не потерявших во время мирового пожара или, наоборот, разжиревших на чужих бедах. А в сорок первом году, напомню, у нас были хорошие радиолокационные станции, каких не имела ни одна другая держава. Эти станции предупредили ленинградскую ПВО о первом налете гитлеровской авиации. Такая же станция располагалась и в секторе 193-го зенитно-артиллерийского полка майора Кикнадзе.

Иосиф Виссарионович, как и я, был хорошо знаком с новой техникой, она не удивляла его. Нас (сужу в основном по себе) обуревали иные чувства. Мы в безопасности. А как же те люди, которые остались на поверхности, в домах — миллионы москвичей? Тысячи авиабомб обрушатся на них, не исключено, что немцы применят химическое оружие. Что мы увидим утром? Руины и трупы?

Надо понять, со временем все выяснится: и результативность авианалетов, и возможности нашей противовоздушной обороны, но тогда это было впервые, мы еще ничего не представляли себе. Нам было известно одно: над Смоленском, с интервалом в десять минут, прошли по меньшей мере четыре волны гитлеровских бомбардировщиков по 50–60 самолетов в каждой. Армада! А моя дочь была на даче, как раз на пути этой армады. И Светлана Сталина тоже. И опять огромная тревога за наших дочерей незримо, незаметно ни для кого, сближала, роднила нас. Мы без слов понимали друг друга. Я чувствовал, как волнуется, переживает, даже робеет Иосиф Виссарионович перед надвигавшейся угрозой, хотя внешне он был совершенно спокоен и даже приветлив. Я мысленно пытался ободрить его, вселить уверенность.

Очень хорошо держались хозяева командного пункта генералы Журавлев и Громадин. Не дрогнуть, остаться самим собой в присутствии самого высокого начальства — на это способен далеко не каждый. А генералы, вежливо и коротко отвечая на вопросы членов ГКО, продолжали делать свое дело. Сталин понял, что вопросы мешают генералам, посоветовал не отвлекать их.

Из репродуктора раздался голос командира авиакорпуса полковника Климова:

— Товарищ командующий! Атака началась. Во взаимодействии с прожектористами нами сбито два и подбито пять вражеских самолетов. Бомбардировщики подходят к зоне зенитного огня.

«Молодцы истребители! — подумал я. — Отличились наши летчики-ночники!»

— Командующему зенитной артиллерией! Предупредить части о приближении самолетов, — приказал Журавлев. Повернулся к Сталину: — Вводить в бой все средства?

— А как иначе?

— Придержать. Если враг засечет все наши огневые точки, он постарается подавить их, у нас не будет никаких сюрпризов для гитлеровцев. А сейчас — не последний налет.

Я нетерпеливо переступил с ноги на ногу: «Конечно, вводить, конечно, использовать все имеющиеся средства!» Нынешний бой важен и политически, и психологически. Потом может быть всякое, важно не поддаться, не сломаться в самом начале. Перехватив взгляд Сталина, я чуть заметно кивнул, произнес беззвучно, одними губами:

«Вводить!»

— Не дайте противнику бомбить столицу, — произнес Иосиф Виссарионович, — а мы вам поможем всем, что потребуется. Противовоздушная оборона Москвы не будет испытывать с вооружением и боеприпасами затруднений.

Это развязывало руки Громадину и Журавлеву. Они распорядились: «Вести огонь всеми средствами!»

Конечно, находясь в глубоком благоустроенном подземелье, не слыша выстрелов и разрывов, не видя вспышек пламени, мы лишь в общих чертах могли воспринимать накал развернувшегося сражения. Сначала представление было довольно ясным: мы следим за событиями по светоплану, по картам. Первая волна бомбовозов — пятьдесят машин, — наткнувшись на стену заградительного огня, не рискнула войти в нее, самолеты начали разворачиваться вправо и влево, некоторые сбросили свой груз на позиции зенитчиков. Такая же участь ожидала и вторую волну. Однако следом подходила третья, и к этому времени в воздушном пространстве все настолько перемешалось, запуталось, что я, например, не в силах был разобраться. Часть бомбардировщиков первой и второй волны уходила назад. Однако большинство, разбившись на пары и тройки, пытались в разных местах проскочить зону зенитного огня, меняя направление, заходя значительно севернее или южнее Москвы-реки. Опытные летчики старались пробиться или пробраться к городу индивидуально, на разных высотах, пользуясь тем, что внимание наших зенитчиков приковано к третьей и четвертой волнам бомбовозов.

Это были самые напряженные минуты. Ну, прорыв одиночек, мелких групп — это ладно, от всех случайностей не оборонишься. Но если прорвется целая волна, каков будет урон! А вслед ей пойдут и другие машины! Однако доклады с рубежа поступали хоть и взволнованные, но обнадеживающие. И только раз вырвался отчаянный крик: на каком-то командном пункте взывали по телефону, забыв выключить микрофон «большой» связи:

— Климов, Климов! Прорвались пять бомберов! Они над Раздорами, над Раздорами! Брось своих ребятишек, Климов! Христом-богом! По гроб жизни!..

В наступившей тишине прозвучал хрипловатый, проникновенный голос Иосифа Виссарионовича:

— Какие люди! Какие замечательные у нас люди!

Насколько я помню, это единственное, что громко произнес он за все время, пока продолжалось сражение. Ободряющие слова. Надо обладать разумом и тактом, чтобы в напряженный момент придержать свой язык, не давать дилетантских советов специалистам. Не мешать им. Сталин поступал именно так, в отличие от многих болтунов и демагогов, не умеющих своевременно промолчать. Ведь способность не мешать, не ломать, не перестраивать, не подминать под себя то одно, то другое — этот дар не менее важен, а, быть может, более важен, чем стремление всюду совать свой нос, желание переиначивать.

Результаты первого воздушного налета на нашу столицу общеизвестны. В нападении участвовало 210 фашистских бомбардировщиков и десятка полтора разведывательных самолетов. Что-то около двадцати машин было уничтожено. К Москве прорвались лишь единицы, серьезного ущерба они не причинили. Мировая сенсация не удалась. Но мы, конечно, понимали, что это лишь начало единоборства.