Тайный советник вождя - Владимир Успенский

В 02:00 Черноморский флот находился в полной боевой готовности. А через час пришло сообщение о появлении вражеских самолетов. Они подходили к городу на небольшой высоте. Опасность была явная. В 03 часа 07 минут 22 июня начальник штаба флота контр-адмирал И. Д. Елисеев дал команду открыть огонь, чем и вошел в историю: это был самый первый боевой приказ дать отпор напавшим на нас гитлеровцам. И опять же приказ, отданный без согласования с высшими инстанциями. Яркие лучи прожекторов ослепили немецких летчиков, дружно ударили зенитные батареи и корабельная артиллерия. Несколько бомбардировщиков загорелось, другие, беспорядочно сбросив свой груз, повернули обратно. Вслед им понеслись флотские истребители.

Что это? Удача, случайность? Нет, так было везде: на Краснознаменном Балтийском и на Северном флотах, на Пинской и Дунайской военных флотилиях. Везде враг сразу получил отпор. Более того, наша морская пехота начала активные действия. Моряки форсировали Дунай, захватили плацдарм на румынском берегу: высаживайтесь, армейские части, наступайте, громите врага! Но армейскому командованию было не до наступления.

Это же факт: в ночь на 22 июня 1941 года наша сухопутная авиация потеряла 1200 боевых машин, причем новых, лучших машин. Лишь немногие летчики успели подняться в воздух, основная масса самолетов была внезапно разбомблена немцами на аэродромах. А флоты не потеряли за первые сутки ни одного корабля и ни одного самолета, нанеся урон неприятелю. К тому же командование Черноморского флота, взаимодействовавшего с войсками Одесского военного округа, предупредило об опасности ВВС округа, там приняли соответствующие меры, и потери оказались не очень значительными.

В первые дни войны никто не занимался сопоставлениями и подсчетами, не до того было. Но в июле приведенные здесь цифры стали известны Иосифу Виссарионовичу и ошеломили его. Он даже не поверил сперва: неужели не потеряли ни одного самолета? Вызвал для доклада Кузнецова, поручил мне перепроверить полученные сведения. Ошибки не было. Значит, все военные события развивались иначе, если бы… Если… Авторитет Кузнецова сразу же очень вырос для Сталина, адмирал выдвинулся (по заслугам) в самый первый ряд военных деятелей, вошел в тот узкий круг людей, которых Иосиф Виссарионович считал незаменимыми и на которых опирался всю войну.

Как ни старался я говорить сжато, сообщение мое заняло минут десять. Сталин продолжал прохаживаться по кабинету, слушал рассеянно, думая о чем-то своем. Жуков был хмур, неподвижен, как каменное изваяние, лишь раза два потер рукой массивный подбородок. И вдруг, воспользовавшись небольшой паузой, сказал резко:

— Я все это знаю. Теряем время.

— Почему же теряем, повторение — мать ученья, — спокойно ответил Сталин. И поинтересовался: — Вы, товарищ Жуков, бывали в Кронштадте?

Георгий Константинович повел плечами, а Сталин продолжал, не дожидаясь ответа:

— В Кронштадте есть памятник адмиралу Макарову, на котором запечатлены вещие слова «Помни войну!». Коротко и точно. Так вот — моряки руководствовались этой формулой, а кое-кто нет.

— Эти кое-кто руководствовались официальными государственными документами.

— Вы не правы, товарищ Жуков. Для военных существует только одно правило, только один закон — тот самый, что на памятнике Макарову… Больше я вас не задерживаю. До свидания.

Едва за Георгием Константиновичем закрылась дверь, Сталин сказал со вздохом:

— Такой здоровый, такой сильный мужик, а воюет с бумагами. Он у нас закис над бумагами, как вы думаете, Николай Алексеевич?

— Считал и считаю, что Жуков строевой командир, его место на фронте, а не за письменным столом.

— Когда товарищ Шапошников будет в Москве?

— Не позднее первого августа.

— Свяжитесь с ним еще раз, напомните, чтобы не задерживался ни в коем случае, — сказал Сталин.

Я ощутил радость и облегчение, поняв, что вопрос о замене Жукова решен. Ну какой он, в самом деле, начальник Генерального штаба?! Он не мозг, он движущая сила, сгусток энергии.

Сдав дела Борису Михайловичу Шапошникову, Георгий Константинович получил новое назначение: стал командующим Резервным фронтом. Жуков расценил это как понижение что, впрочем, и было. Такая перемена в его жизни, хоть и косвенно, но связанная с именем Кузнецова, раз и навсегда повлияла на отношение Георгия Константиновича к нашему выдающемуся адмиралу.

Бомбить Берлин! Вначале эта мысль показалась абсурдной — я говорю о себе. Наши войска, отступая, ведут напряженнейшие бои по всему фронту, положение наше неустойчивое, вражеская авиация господствует в воздухе, почти каждую ночь немецкие бомбардировщики стремятся прорваться к Москве. Гитлеровская пропаганда на весь мир шумит о близкой победе, и этой пропаганде верят, потому что фашисты за короткий срок пробились в глубь Советской страны. Нам, как говорится, не до жиру, быть бы живу. А Николай Герасимович Кузнецов выдвинул вдруг предложение нанести удар по вражеской столице! Сам нарком ВМФ не мог принять такое решение, имевшее не столько военное, сколько политическое значение. Он обратился к Сталину.

Николай Герасимович впоследствии рассказывал мне, как родился у него в конце июля столь дерзкий замысел. Обидно было, что вражеские бомбы падают на нашу столицу, что немецкая печать, немецкое радио ликуют по этому поводу. А мы что же, не способны ответить?! В те дни командование Военно-Морского Флота готовило массированный налет на Пиллау, где базировались вражеские корабли. Самолеты должны были подняться с ленинградского аэродромного узла. На карте Николая Герасимовича протянулись прямые линии от пригородов северной столицы до вражеской базы. Кузнецов мысленно продлил их дальше, до паукообразного темного пятна в левом нижнем углу карты. И, как говорил мне, волнение охватило его: а если попробовать? Только достанем ли?

На Балтике авиаторы, как и на других флотах, были превосходны. Случались, конечно, потери в боях: обычные, один к одному. Эта небольшая утрата быстро восполнялась. Флотские летчики были хозяевами воздушного пространства над морем, над побережьем. (Об этом лучше всего свидетельствует бывший противник. Журнал «Маринер рундшау» в 1962 году писал: «Советская авиация ВМС после первых недель некоторой неясности положения добилась почти неоспоримого превосходства в воздухе над морем».) Более того, морских летчиков, как мы знаем, использовали для помощи армейским частям, флотскую авиацию переподчиняли армейским начальникам. Она успевала и на суше, и на море. Авиаторы «работали» с такой нагрузкой, что за месяц накопили опыт и мастерство, для приобретения которых в других условиях не хватило бы и года. Летчики не подведут! А как техника?

Вместе со своим другом контр-адмиралом Владимиром Антоновичем Алафузовым, который был тогда заместителем начальника Главного морского штаба, Кузнецов долго «колдовал» над картой. Нет, с ленинградских аэродромов до Берлина не дотянуть. А не попробовать ли с острова Эзель? Алафузов рассчитал: если идти над морем по прямой, то получится. Не задерживаясь, не маневрируя, сбросить бомбы и сразу, опять же прямым курсом, назад. Упустишь минут двадцать — до аэродрома не дотянуть. А если туман или неисправность? Ведь под самолетами вражеская территория. Короче говоря, все должно было быть идеальным. А ответственность за неудачу ложилась, разумеется, на инициатора, на Кузнецова. Не посылает ли он лучшие экипажи я лучшие машины на верную гибель? Другой человек открестился бы от трудной и опасной идеи. А Кузнецов, радевший лишь о пользе дела, решительно взял ответственность на себя.

Прежде чем докладывать Сталину, моряки проверили все еще раз вместе с командующим ВВС ВМФ С. А. Жаворонковым и ведущими специалистами. Пришли к выводу: если самолеты примут полный запас горючего и пятьсот килограммов бомб каждый, они могут преодолеть девятьсот километров до Берлина и возвратиться обратно. В оба конца — шесть часов пятьдесят минут. И еще несколько минут в запасе.

Иосиф Виссарионович был удивлен, услышав предложение Кузнецова. Сразу понял, какую пользу может принести намеченная операция, если закончится успешно. Но велика ли надежда на успех? Задал много вопросов, дабы убедиться, что все взвешено, подготовлено. Поинтересовался, кто поведет морских орлов. Кузнецов ответил: опытный флотский летчик Евгений Николаевич Преображенский.

Разрешение было получено. И вот в 21 час 7 августа 1941 года пятнадцать крылатых машин 1-го минно-торпедного авиационного полка стартовали с аэродрома на острове Эзель. Набрали высоту более шести тысяч метров. Температура в кабинах самолетов упала до 40 градусов ниже нуля. Управлять бомбардировщиками было трудно, зато на такой высоте менее опасны вражеские ночные истребители, да и огонь зениток не так страшен.