М. С. - Владимир Чистяков

М. С. узнала цветок. Это родовой герб Кэрта. И у него на пальце такой же перстень. Кто же убитый?

Такой перстень не должен уйти в землю. М. С. сняла его. И только сейчас обратила внимание на знаки различия убитого. Над сердцем небольшой круг, в нем три треугольника белого металла. Герб раньше изображали на груди. Со временем он сместился сюда. Но в их офицерском корпусе чтили традиции времён гербов на доспехах. Повернулась к солдатам. Она умеет уважать достойных врагов.

— Будете хоронить, этого закопайте отдельно. С воинскими почестями. И меч с ним положите. Это генерал был.

Ночь для Марины состояла из каких-то обрывочных воспоминаний. Сначала погас свет. Зажглись жутковатым красным светом аварийные лампы. Грохот усилился. Чей-то крик.

— Все, кто может держать оружие — наверх!

Плохо соображая, она взяла автомат и побежала. У одной из стальных дверей кто-то грубо схватил её, дал по шее, так что потемнело в глазах, вырвал из рук оружие, развернул и поддав под зад коленом крикнул.

— Катись отсюда, дура!!! Убьют!!!

Плача, побрела по коридору назад. На неё никто не обращал внимания. Лампы мигают. Коридор опустел. Наверху грохочет.

В первой палате госпиталя всё тоже. Стоны, крики, бессвязное бормотание, человеческая вонь, которую не перебить даже запахом сильнейших лекарств.

Топот ног. Начинают таскать раненных. Чуть ли не швыряют их, и убегают за новыми. В красноватом свете кажется, что лежащие на полу все в крови. Дёргаются, бессмысленно бормочут. Кричат. Сделать сейчас ничего нельзя. Хирурги тоже наверху. Только уколы обезболивающих наркотиков. Тот искалеченный кричит на Марину. Она как во сне колет то одного, то другого. Руки с оторванными пальцами. Обрубки конечностей. Вспоротые животы. Проломленные черепа. Некоторые сильно обгоревшие. Марина словно автомат. Если не она, то многие из них умрут.

Потом раненых таскать перестали. А грохот наверху не стихает. И вроде даже усилился. Стали слышны даже крики. Таких она никогда раньше не слышала. Мигают лампы, дрожат стены. Даже жуткого света становится меньше. Несколько ламп потухли.

Чей-то стон совсем рядом.

— Пить… Воды…

Хотела дать. Удар по рукам.

— Сдурела! Помрёт!

И снова как автомат. И непрекращающейся грохот сверху.

Приближающейся крик.

— А-а-а-а-а — катится как лавина. Накатывается по коридору. Бежит человек. Только кричит. Чуть не врезается в стальную дверь. И падает лицом вверх. Марина склоняется над ним. Лица у человека нет. Блестят белые зубы. А остальное… Носа, глаз, лба словно и нет. Как срезано. Кровь, кости и что-то бледно-желтое. А челюсти ещё дергаются. Не понимает, как такое может быть, и что тут надо делать. Её резко подняли за плечо.

— Оставь. Он не жилец.

Грохот усиливается и словно накатывается что-то. Ощущение то ли конца, то ли последней надежды.

Все, кто с оружием и могут хоть как держать его в руках подбираются к двери. Среди них и Марина. Единственная, кто не ранен. Коридор длинный. А у них глаза попривыкли к темноте. Может, и успеют дать несколько очередей. Что-то громыхнуло, так что вздрогнули стены и лопнуло несколько ламп. В коридоре кромешная тьма. Марина до рези в глазах вглядывается в черноту. Она чуть лучше других видит ночью. Чуть лучше. Чуть.

Она так и заснула на полу, уткнувшись носом в оружие, и не увидела, как вспыхнул нормальный свет.

Разбужена невероятной тишиной. Ушёл тот грохот. Слышны только стоны. А так просто немыслимо тихо. Всё кончилось. И так тяжело просто пошевелиться и открыть глаза. Ломит всё тело. Сквозь ещё не до конца ушедший сон слышит, что говорят о ней.

— Молодец, девчонка. За пятерых ночью пахала. Если бы не она, многих бы вперёд ногами вынесли. Маленькая, а крепкая! Как стихать начало, так и повалилась. Вон там её положили. Спит.

По шагам поняла что это Мама.

Бросилось в глаза страшно усталое лицо какого-то землисто серого цвета. Никогда раньше Марина не видела Маму такой. Это даже не усталость. Этому не подобрать слов.

— Можно мне наверх?

— Нет.

Немой вопрос. 'Почему? ' Марина забыла уже сколько дней не видела солнце. Ощущение времени утратила полностью. День? Ночь? Не поймёшь. Лампы светят все время ровно. Посмотрела на часы — разбиты. Может, сейчас ночь?

— Тебе не стоит видеть, что там.

Хотела сказать, 'Я видела что творилось здесь' И не сказала. Что бы здесь не было, там было гораздо, гораздо страшнее. Здесь только умирали. А там — убивали. И раз она теперь здесь, то значит там уже убили всех. Тех, кто пришёл убить их.

Мама зачем-то провела рукой по её волосам.

— Что там?

— Седина… Седые волосы. У тебя уже седые волосы появились…

— Мама, почему ты такая грустная?

— Разве?

— Да, и очень сильно.

Полуусмешка в ответ.

— Оставь меня с этим, дочка.

— Мама.

— Что.

— Я уже не маленькая. Выиграли сражение, но проигрываем войну?

— Именно так, маленькая, именно так.

— Это кто? — хрипло и сорванным голосом спросила М. С. у пленных. Резким движением показывает на напоминающее чудовищного жука тело в бронекостюме. А по жуку словно ладонью хлопнули. Узнать, какого вида был ещё можно, но пластины панциря разошлись, и изо всех щелей внутренности торчат. Ну, да тут и не к таким зрелищам привыкшие собрались.

Пленные почти все ранены. Половина явно до полудня не дотянет. По их законам безнадежных добивают. Охраняют их такие же раненые. Все остальные приводят в относительный порядок позиции. Интересно, чужаки выдохлись или как? Второй раз таким составом сунуться — и от грэдов оптом останется сколько-то там тонн котлетного фарша. Частично жаренного. И конвоирам, и пленным это прекрасно понятно.

Один из пленных — вместо глаза кровавая рана, рука висит на привязи злобно буркнул по-грэдски.

— Части спецназначения. Корпусного подчинения.

— Их задача! Быстро!

— Проникновение в нижние ярусы — пленный ощерился — и уничтожение или захват всех находящихся там. По обстановке.

— Кто командир?

— Улетел.

— Имя. Звание.

Мимо тащат убитого генерала. Среди пленных какой-то ропот. Тот же одноглазый спросил.

— Его похоронят?

— Да.

— Командир второй волны. Боевое имя — Орол.

— У них малый радиус. И база где-то недалеко… Быстро! Где-то в радиусе 200—250 км. Фиксировались посадки кораблей!

Пасмурный день казался очень тихим и ясным. Ну, да после этакой-то ночки! Почти никто ничего не делает. Сидят и лежат. У орудий, у танков, в траншеях. Даже валяющиеся всюду мертвецы не сильно мешают. У многих живых на лицах выражение какой-то просто блаженной расслабленности.