Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн

ней, пребывая в самом возвышенном состоянии, как бы паря над самим собой в синем, слегка ветреном небе. Прозрачные завихрения пыли то зависали, то неслись над дорогой, и призрак Корнея, должно быть, блуждал в этом сухом тумане среди других пестрых тел. Я прошел мимо старого магазина, где паслось стадо харлеев, на чьих седлах восседали жирные люди в черных пиратских косынках, всосался в узкий проход между разрисованных стен. Здесь под ногами хрустели битые стекла и пластиковые емкости, но никто в этот час не освещал свои лица светом фонарика: лица были и без того освещены и опалены солнцем. Тела некоторых идущих навстречу блестели влагой – они уже успели искупаться в море, с их волос текла соленая вода, на их ресницах лучились соленые кристаллы, а на мокрых плечах лежали отяжелевшие полотенца с изображениями дельфинов, морских звезд, пирамид, русалок, тигров, майклов джексонов…

И вот я вышел на простор, где до самых Великих Врат раскинулось истоптанное тысячами ног поле, где горели костры, где восточные люди жарили мясо с такими же угрюмыми и значительными лицами, с какими они жарят мясо везде, и липкий пряный дым от жаровен смешивался со сладкими и горькими благовониями, воспаряющими над множеством курильниц.

Я прошел сквозь строй палаток и ларьков, где продавали всё возможное и мелко-пестрое. Сидящие на земле люди предлагали мне предсказания и обереги, юркие девушки, одетые сестричками милосердия, вразнос торговали сводящими с ума специями, продавцы кукурузы приоткрывали крышки над чанами, где варились початки, и рекламой этому товару служил сладковатый пар. Некие почти библейские группы людей в пончо и без играли на тамтамах, барабанчиках и варганах, отдельные мистики снисходили до губных гармошек, и изредка слышался звук дудука, которому охотно вторили чайки, совершающие полукруглый полет над местностью. Но нежность пляжного песка всё отчетливее проступала под ногами, пляж вытеснял рынок своей ленью и негой, близилось море, и, еще не достигнув Великих Врат, шествующий к Радости вступал на просторное песчаное пространство, где уже никто ничем не торговал, где люди просто вращались среди собственных течений, сбивались в стайки, сидели и лежали на песке, спали, прикрыв головы рюкзаками и капюшонами, или просто смотрели в небо, раскинувшись самоуверенной свастикой на путях струящихся туда и обратно прохожих, среди которых всё чаще встречались энтузиасты с желтыми чемоданчиками в руках.

Я не обладал желтым чемоданчиком, и я в нем не нуждался: во-первых, мне нечего было в нем хранить, во-вторых, для проникновения на заповедную территорию Радости я располагал магнитной карточкой на пестрой ленте, причем не лимонной, стоящей сто евро, а карточкой почти апельсинового цвета, которые выдавались бесплатно всем тем, кто в Республике не отдыхал, а работал: диджеям, барменам, техникам звука и света, музыкантам, продавцам пиццы, профессиональным танцорам и прочим трудящимся Радости. Обладать апельсиновой карточкой было почетно, и я с гордостью носил ее на своем смуглом и тощем теле.

Поднявшись по циклопической лестнице из ракушечника, влекущей меня к Пропускному Пункту, я взглянул мимоходом на свое лицо, и вот уже спускался по другую сторону Врат по симметричной лестнице, откуда открывался радостный вид на озаренную солнцем территорию Радости, над которой плескались флаги.

И вот я уже плавал в сияющем море, плескался, как флаг, нырял и снова выныривал, видя далеко вокруг себя на водной синеве белые яхты, где отдаленные люди танцевали и стреляли в небо из бессмысленных ракетниц, выпускающих петарды, почти невидимые при пылающем солнце.

Многие дэнсили уже и на танцполе Медуза – это был круглый танцпол, выдвинутый в море. Медуза являла собой вечно звучащий остров, накрытый ячеистым полушарием в духе Бакминстера Фуллера, а над полушарием вечно рдела огромная кровавая надпись BURN, рекламирующая энергетический дринк, а заодно горение на жертвенном огне жизни.

И люди жгли, зажигали и отжигали, горели, сгорали и угорали прямо под пламенеющим солнцем, они, как водорослевые рощи, гнулись и трепетали под ветром звуков, а окончательно испепелиться им мешали сотни тысяч острых морских брызг, которые милосердный ветер бросал на их тела. Многие танцевали уже прямо в море, и я с наслаждением вливался в ряды тех, кто решил стереть различие между танцором и пловцом. Я скакал среди волн, прыгал, извивался, стучал кулаками по водам, вздымал до небес веера сверкающих брызг, я изобретал движения одновременно плавательные и пляшущие, я обретал штормы, ураганы и водяные бездны, предназначавшиеся лишь для меня и весело низвергающиеся на мою собственную мокрую голову. Я становился океанским атомным взрывом, создающим новые океаны. И таких богов, танцующих на пике силы и беспечно творящих новые водяные миры, вокруг было немало, и все вместе мы сливались в единую божественную сущность, йодисто резвящуюся без изъяна и цели. Голые танцующие русалки с Медузы махали нам наполовину опустошенными бутылками шампанского и медными баночками с жертвенными энергетическими напитками, которые они сжимали в высоко поднятых руках, а особенно рьяные девчата бросались на решетчатую конструкцию и повисали на ней влажными обезьянками, бешено раскачиваясь, и каждому виделись такие девичьи существа, что танцевали как под гипнозом, равномерно совершая неизменный набор движений, неподвижно вперившись великими отважными зрачками в одну точку, где горизонт становится горящим зонтом.

Я был подлинно счастлив в тот миг. Музыка, море и автономный маленький мир на берегу, живущий по своим собственным законам, – всё это настолько опьяняло мое сердце, что я испытывал эффекты безграничной свободы, той самой безграничной и несбыточной свободы, которой всегда жаждал. Я испытывал эффект коронации в недрах свободы.

Пенную, жемчужную, кружевную, изумрудно-сапфировую корону творил я себе ударами ладоней о волны. Я всецело ощущал, что наконец-то стал тем, кем был по сути вещей: истинным и несамозваным царем невидимых морских цыган, влекущих свои незримые кибитки над тысячами океанических степей. Я стал государем цыганских вороватых чаек, второпях крадущих серебряную рыбу из карманов моря. Ведь если есть морские фашисты-мультяшки, акулы и скаты в карикатурных униформах СС, значит, должны быть и морские незримые цыгане, возвеличившие свой принцип скитания до масштабов океанических течений и ветров. И даже резвящаяся в водах свита морского царя, даже античные хохочущие тритоны, нереиды и дельфиноиды, многочисленные существа с водорослями в волосах, дующие в морские раковины, даже все эти создания, оседающие солеными каплями на роскошной коже моих галлюцинаций, – даже они обрастали цыганскими элементами: из-под зеленых волос тритона блестела серьга, а на склизких плечах нереид встречались татуировки, изображающие табуны украденных коней.

Эй, цыганочка, царевна из кибитки,

Разбросай свои кибитские пожитки!

Отчего на твоем простеньком колечке

Все