Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

– Л. Слуцкая, «злая оппозиционерка, ошибки не признает»;

– Г. Мисгонов, «оппозиционер – нужно следить – живет на частной квартире»;

– И. Богачев, «за Ленорганизацию, был активен, за резолюцию заочно голосовал, сейчас под сомнением, работы не ведет»;

– И. Сертич, «присоединился к ленинградской делегации и одобрял поведение. Активен до конца съезда».

Кто-то из списка все еще сопротивлялся, кто-то стушевался, но все эти люди не признавали Кирова и новое руководство. «Все поименованные товарищи, – суммировал Родин, – находятся до сего времени в оппозиции и материала нет по их изменению и присоединению к резолюции, вынесенной общим собранием коллектива»[1341].

Теперь стало очевидно, насколько важным было решение президиума комвузовского партсобрания 31 декабря провести «поименное голосование» – появилась возможность классифицировать студентов на индивидуальной основе[1342]. Достаточно вернуться к собранию на фабрике «Красный треугольник» и посмотреть на избранный там метод голосования, чтобы оценить этот момент. В зале находилось более полутора тысяч коммунистов, многие из которых сидели на столах, и подсчитать голоса оказалось невозможно. Тогда докладчик Калинин вскочил на стул и предложил собравшимся разделиться, кто за ЦК, встать налево, кто против, направо – процедура, наводящая на мысль, что рабочих особо не индивидуализировали[1343]. Важна была общая позиция ячейки, а что делается в какой голове, можно было и не знать. Сознание рабочих могло быть латентным – у партии была уверенность, что оно разовьется в процессе труда. Увы, вузовская повседневность не гарантировала подобного просветления. Находясь в месте, склонном к упадничеству, студенты и лекторы должны были показать идеологическую стойкость уже сейчас.

Работа по определению и документации политических воззрений студентов становилась все более изощренной. Вряд ли имена сторонников Троцкого в дискуссии 1923–1924 годов были неизвестны – мы видели, что это далеко не так. Но политические воззрения, даже когда публично обсуждались, не превращались в объект бюрократического знания. Новация 1926 года заключалась в том, что списки летели из канцелярий ячеек в райкомы, оттуда в контрольные комиссии и обратно и включали имена, номера партбилетов и политические оценки. Интерес к тому, как каждый оппозиционер лично воспринял поражение Зиновьева, указывает на герменевтическую направленность списков.

Секретарь обновленного партбюро комвуза Брунин неустанно повторял, что университет должен обращать особое внимание «на изучение и выявление студента как партийца»[1344]. Организатор 19‐го кружка действовал в востребованном направлении: «Во время последней дискуссии за новой оппозицией шли студенты Сизов, Дехтярев, Ярова, Мальницкий и, отчасти, Рыжиков и Романов», – было написано в его отчете. Из них наиболее активно в начале дискуссии выступали Сизов и Дехтярев, остальные скорее были сочувствующими. В споре часто говорили: «Съезд все разберет, кто прав. Нам кажется, что т. Зиновьев не может ошибаться». Читаем далее: «После решений съезда все оппозиционеры старались отмежеваться от оппозиции, что было видно на проработке решений съезда. Дехтярев уже на одном из собраний парткружка открыто заявил, что он ошибался. В данное время никаких особенных отрыжек у оппозиционеров не замечается… Все студенты, если не считать вышеперечисленных, кроме т. Абакумова, вполне партийно выдержаны. К учебе и партработе относятся с интересом. <…> Что же касается Абакумова, то про него приходится сказать, что он чрезвычайно вспыльчив, невыдержан, долго и упорно не соглашался иногда с выводами преподавателей, отстаивал свои явно неверные положения»[1345]. Последнее утверждение показывает, что пролетарская вспыльчивость и горячность уже не являются оправданиями для защиты оппозиционной точки зрения.

В списке «Наши оппозиционеры» член партии с 1919 года Михаил Бураковский описывался так: «В последнее время молчит и своих взглядов откровенно не высказывает. Чувствует, что бит, в связи с чем у него наблюдается пессимизм, выражающийся в том, что стал плохо заниматься, больше своего времени убивает на шахматы, на баскетбол и так далее». Блюма Маргулис характеризовалась как «твердый, но пассивный оппозиционер» – она тоже потеряла веру в общее дело[1346].

Парадоксальным образом ярлык, который ЦК наклеил ленинградцам в ходе съезда, подчеркивающий неверие и капитулянтство, задним числом стал рассматриваться как результат поражения в дискуссии. Пессимизм, породивший ленинградскую оппозицию, приводил к новому рецидиву меланхолии после поражения. Дискурс закольцевался, и разница между причиной поведения и его следствием стерлась. Возле каждого имени стоял симптом и его объяснение – предполагаемое душевное состояние. Читатель списка получал исчерпывающие сведения относительно мотивировки диагноза. Но так как душевное состояние одновременно не могло быть рассмотрено как статичное, раз и навсегда данное и установленное с точностью, то список требовал дальнейшего пересмотра и проверки. Было важно предоставить материал для работы над душами оппозиционеров, было важно, чтобы он был подробным, но в конечном счете он был пищей для размышления, призывом к дальнейшей работе и переосмыслению состояния оппозиции.

Взглянем на список студентов 2‐го кружка 5‐го созыва, включающий краткие характеристики. Чем-то они напоминают характеристики 1924 года, но теперь политическое поведение является главной точкой отсчета в оценке характера партийца. Если в ходе дискуссий с Троцким главной проблемой была непоследовательность оппозиционеров, то в случае с Зиновьевым настораживала непримиримость некоторых из них. О В. Абрамовиче было сказано: «Неопределенный во время дискуссии… сейчас ничем себя не проявляет. Можно полагать, что стоит неформально на стороне большинства». Н. Бажанов «колебался до 31 декабря и больше поддерживал оппозицию. Можно полагать, что идейно не на стороне большинства, хотя открыто это не проявляет». Евгений Глаголов «малость колебался. В первые дни. Сейчас на стороне большинства, по существу». Александр Ефремов – «ярый оппозиционер». На точке зрения оппозиции «стоит твердо и сейчас», «активность проявлял при партвыборах бюро кол<лекти>ва, скрытый как партиец, необщительный с товарищами». Татьяна Козина «активно проявила себе во время дискуссии. Сейчас пассивна. Может быть вовлечена снова, как колеблющийся член партии». В. Котин «колебался. Отказался. Теоретически очень слаб». К. Медведев «колебался в первое время. <…> Стал на точку зрения большинства и активно защищает ее». А. Нариджатьян – «твердый и активный оппозиционер, оправдывает оппозицию и теперь – как партиец не выдержан, привлекался к товарищескому суду за пьянку». М. Свиридович – «ярый… до сих пор еще не отказался… Как партиец не серьезный, не выдержанный». Ф. Ульяновский «колебался в первое время. Потом перешел на сторону большинства и идейно солидаризовался с партией»[1347].

Выдвигались разные гипотезы притягательности «новой оппозиции». Козина на «точке зрения оппозиции стояла из‐за солидарности», а Котин «по недоразумению». Мария Смоляк зарекомендовала себя оппозиционеркой в результате свой «мягкотелости». Она была человек «колеблющийся, идущий на поводу у других оппозиционеров. Сейчас пассивна. Теоретически слаба». К. Чугин тоже попал в оппозицию «под влиянием других. Неоднократно колебался. Несамостоятельный партиец. Без