Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - Коллектив авторов

есть, в сущности, восторженное исповедание непреложных начал добра, справедливости и нравственной красоты». Называя Арсеньева «упорным оптимистом», Кони свидетельствовал: «Он был им, когда волна общественного настроения несла его с собою, – он оставался им в эпоху малодушных сомнений и колебаний, – он был тверд в своей вере и тогда… когда круг людей, верных традициям 1860-х годов, бывший когда-то цельным материком, стал делаться маленьким островком, затерянным среди безбрежного моря пошлости, лицемерия и самохвальства».

Отвечая на обвинения в адрес своего друга в «прямолинейном либерализме», Кони замечал: «Да! Арсеньев всегда оставался „прямолинейным либералом“. В проведении своих взглядов на основы гражданской свободы и на условия ее осуществления он не допускал компромиссов и приспособлений, не признавая – ни чтобы цель могла оправдывать средства, ни чтобы желанный и светлый исход мог быть достигнут нечистыми способами. Нравственный компас в его статьях, речах и др. работах постоянно и неуклонно показывал на север в то время, когда все румбы смешались в глазах у большинства и почти все вопросы сводились к тому, – как бы не выйти случайно из гавани, в стоячей воде которой приходилось так уютно и безмятежно гнить, или как бы поскорее в нее вернуться, если мимолетный ветер из нее вынес». Кони считал также незаслуженными упреки в адрес своего единомышленника в «отрешении от жизни» и в некоторой «утопичности» взглядов: «Глубокое знание истории привело Арсеньева к признанию, что последние факторы очень часто лишь кажутся прочными и неустранимыми… и то, что сегодня считалось чуждым и навязываемым жизни, завтра оказывается ею-то именно и порожденным и властно требуемым. При поступательном движении человечества вперед, несмотря на отдельные периоды остановок и даже обращения к уже пройденным этапам, те, которые презрительно обзывают носителей пытливо смотрящей в будущее мысли утопистами, похожи, как это кем-то замечено, на людей, смотрящих назад с задней площадки последнего вагона в поезде, не замечая, что и они мчатся вперед, но только задом… Вообще надо заметить, что трудно решить – не являются ли „отрешенными от жизни“ не те, кто упорно стремится к нравственному и политическому преобразованию человеческого быта, а те, которые, в своей духовной близорукости, считают возможным остановить ход истории, и властно сказать ей – „до сих пор!“ Будущее рано или поздно показывает – насколько жизненно и жизнеспособно бывает то, что писатель рисует как достижимый идеал. Важно лишь, чтобы он был правдив с самим собою и со своими читателями, – чтобы он искренно считал за истину то, что он рисует, как таковую. „Истину нельзя урезывать по действительности, – писал граф Л.Н. Толстой Страхову. – Уж пускай действительность устраивается по отношению к ней, как знает и умеет“».

Об адекватности попытки А.Ф. Кони приблизиться к постижению сущности характера Арсеньева свидетельствует, в частности, позиция последнего в полемике с авторами сборника «Вехи» (1909). Известный публицист подверг справедливой критике идею «веховцев» о том, что «коренной ошибкой интеллигенции» является признание «безусловного примата общественных форм», а исправлением данной ситуации должно стать утверждение «теоретического и практического первенства личной духовной жизни над внешними формами общежития», главенства принципа «самовоспитания ради самосовершенствования». В отличие от своих оппонентов, Арсеньев был убежден, что «в нашем современном образованном обществе, к которому исключительно обращена проповедь „Вех“» абсолютно отсутствует «что-либо похожее на течения, приводящие к покаянию, к перелому в душевной жизни». Развивая свой взгляд на «пути и приемы покаяния», Арсеньев утверждал: «Признание примата общественных форм – своего рода категорический императив: оно предполагает своеобразное самовоспитание, мало похожее на то, к которому стремятся авторы „Вех“, но также требующее усилий, внутренней борьбы, а может быть, и жертв. И разве нельзя допустить, что чем полнее готовность к жертвам, чем беззаветнее все личное подчинено общему, тем ближе с субъективной точки зрения можно считать себя к понимаемому на известный лад совершенству? То состояние духа, против которого восстают „Вехи“, представляет собой своего рода веру – и против него нельзя бороться, как против безверия. Кто считает нравственным долгом стремиться к достижению лучших общественных форм, тот не может отнестись иначе как с недоумением или негодованием к призыву: стань человеком, верь, люби. Он не может не ответить: именно потому, что я сознаю и чувствую себя человеком, солидарным со всеми другими, я считаю необходимым осуществление условий, вне которых немыслимо ограждение человеческого достоинства; именно потому, что я люблю и верю, для меня отступает на второй план все касающееся личной моей жизни». Не ограничившись статьей в сборнике «Интеллигенция в России» (1910), Арсеньев отстаивал свою позицию на страницах журнала «Запросы жизни» (по определению А.С. Изгоева – «еженедельные Анти-Вехи») и других изданий.

В унисон с Арсеньевым выступил тогда и М.М. Ковалевский. Он также доказывал несостоятельность «противоположения индивидуального коллективному», подчеркивая, что «прогресс личности немыслим без прогресса общественности», а «эмансипация индивида связана с развитием опирающейся на равенство солидарности». Оба идеолога либерального центризма были убеждены в том, что будущее человечества зависит от согласования двух не противоречащих друг другу начал – свободы и равенства. Вот как это формулировал Ковалевский: «Как бы широко ни понимали свои задачи общественные и политические реформаторы, ни один из них не может рассчитывать на проведение в жизнь своей схемы, если в ней требование общественной солидарности – справедливость не будет признано в равной степени с требованием автономии личности – свободой ее физических и нравственных проявлений».

Отдавая себе отчет в недостатках партийной системы как таковой и пытаясь найти организационные формы, наиболее адекватные политической ситуации после завершения революции 1905–1907 годов, К.К. Арсеньев и другие лидеры ПДР были сосредоточены, в частности, на поиске внепартийных форм объединения оппозиции. Эту цель преследовали в том числе инициированные ими собрания, находившие отклику членов редакции политического еженедельника «Без заглавия», сотрудников газет «Наша жизнь», «Товарищ» С.Н. Прокоповича, В.Я. Богучарского, лидеров партии народных социалистов Н.Ф. Анненского, А.В. Пешехонова, М.И. Туган-Барановского, кадетов С.А. Муромцева, Н.А. Гредескула и др. «Патриархи» либерального центризма приветствовали прилив свежих сил в ряды своих сторонников, поддерживали деятельность фракции прогрессистов в III и IV Думах, нацеленную на единение сторонников «мирного обновления» страны. Ряд давних соратников Арсеньева (М.М. Ковалевский, А.С. Посников и др.) в 1912 году вошли в состав ЦК Партии прогрессистов.

«Оригинальным эпизодом» своей летней жизни в Висбадене в 1913 году К.К. Арсеньев считал неожиданно проявившийся у него на склоне лет стихотворный дар. Иронизируя над сопутствовавшими этому обстоятельствами («во время лечения… при сиденьи по Уг ч. и больше с ванночками на глазах я сочинил от скуки 5 стихотворений»), Арсеньев в то же время не скрывал радости по поводу того, что новая грань его творчества вызвала живой интерес и