Дорога неровная - Евгения Изюмова

Жалины жили на окраине города, где, за несколько домов от усадьбы Лёни и его сестры Людмилы, виднелся милый сердцу Александры лес — зелёный, свежий. У Жалиных — очень чистый и ухоженный огород, там все время копошится Нина, жена Леонида, полная противоположность ему по комплекции — высокая и худая. В огороде — ни травинки лишней. Зато огурцы, помидоры, лук, чеснок, кабачки, капуста — все растёт как на дрожжах, успевает вызревать, а тот год был особенным: Александра ещё и в Приволжске не пробовала помидоры с личных подворий, а тут — сколько хочешь ешь!

Неделя пролетела быстро. Александра днем просматривала довоенные подшивки городской газеты, сравнивая с ними дневниковые записи матери, а вечером они с Лидой ходили по гостям — к друзьям Александры.

Когда гостьи возвращались, Лёня отвозил их на горячий источник, где от большого санатория остался один небольшой корпус, однако жизнь в нём всё-же теплилась. Большинство тавдинцев просто сидели у горячего родничка. Грели суставы, а потом наполняли канистры водой и увозили домой. Лечение не прошло бесследно для Лиды: у неё стали расправляться пальцы рук.

Старшим — Леониду и Лиде — было о чём поговорить, оба хорошо помнили родителей друг друга, впрочем, Лида и без воспоминаний — дама словоохотливая. Да еще и Екатерина Павловна, мать Лёни и Люды, приходила, тоже вступала в разговор. Младшим — Людмиле и Александре — больше говорилось о школе, о собственных семьях и детях, выяснилось, что есть и общие знакомые.

В воскресенье — Жалины и бывшие Дружниковы, Лида с Александрой, поехали в тавдинский «тихий городок» — на кладбище, где находились родные могилы.

Сосновый кладбищенский бор, казалось, стал еще мрачнее от старых памятников. От оградок могил в бору не было места, и когда Александра попыталась отыскать семейный «погост» Изгомовых, но так и не сумела найти. Александра не была суеверной, но на любом кладбище испытывала благоговение перед памятью об умерших, потому произнесла: «Простите, дядя Антон, не нашла я вас, но помню вас очень хорошо». Еще бы не помнить! Изгомов-старший сам по себе был хорошим человеком, а, кроме того, Виталий внешне был очень на него похож. Да и её младший сын, чем старше становился, тем больше походил на отца, следовательно, и на деда. Вот добрый и неконфликтный характер Антона Фёдоровича им не передался.

Людмила, пока другие наводили порядок в оградке, быстро справилась с покраской памятников и металлических венков — всю жизнь маляром проработала, так что такое дело ей было не в диковинку. Стоя помянули усопших, остатки поминок оставили рядом с могилами. Потом прибрали могилу Степана Захаровича, и, уходя, Лида сказала: «Иди Степан Захарыч, к маме в гости, у неё там полный порядок сейчас». И никто даже не улыбнулся: привыкли живые разговаривать с усопшими на могилах, веря, что их услышат.

А утром сёстры, сердечно распростившись с Жалиными, уехали в Тюмень к брату.

Автобус резво бежал по ровной асфальтовой дороге среди лесов и, заросших травой, полей, лишь изредка они колосились рожью, которая, словно рыжее море, ходила волнами от ветра. Лида вздыхала или вполголоса ругалась, что колхозы разорены, что люди уезжают из деревень, потому что там нет работы: «Вот и Сережка Дружников без работы в своей Раевке сидит, а Таиска так замуж и не вышла, сколь уж мужиков у неё было… Серёжка жениться хотел, даже дом построил на своем же дворе, а она не разрешила…» Так всю дорогу ехала и рассказывала новости — она была для Александры связующим звеном с родней, потому что та по-прежнему не поддерживала связь с тётушками и двоюродными братьями. Александра её почти не слушала, все думала, как встретятся с Виктором, ведь в сердце до сих пор обида, что с похоронами матери не помог, не бывал ни разу на её могиле, да ещё поверил россказням, что сожгла архив Павлы Фёдоровны. Александра злилась: ему никогда дела не было до матери, архив брату вообще ни к чему, а вот, гляди-ка, рассердился на сестру, поверив глупой бабе-пьянчужке. Постепенно злость уходила, потому что приходило понимание: родные вообще не знают, что за человек Александра — выросла вдали от них; не знают её дум, увлечений, не знают, как она живет и воспитывает сыновей. Когда же брат открыл дверь своей квартиры, злость на него улетучилась вообще: Виктор стоял перед ней маленький, худенький, очень похожий лицом на мать, в глазах его засветились слезы. Он так крепко стиснул сестру в объятиях, что та ойкнула: стал ростом брат мал, но сила все еще не иссякла в руках, не зря же полжизни провел на строительных лесах, возводя кирпичные стены. Он тут же пошел в магазин, принес водки — закуски было полно у сестёр.

Первую ночь Лида с Александрой решили провести у Виктора, вторую — у Тамары в «Тараскуле», куда собирались поехать вместе с Виктором. Двое их осталось в Тюменском «кусте»: Евдокия и Саша умерли, похоронена где-то в глухой деревне и младшая дочь Виктора, Татьяна. Ну а на третий — в обратный путь, потому что Лида, увидев бутылки в сумке Виктора, расстроилась, поняла, что брат напьется «в усмерть», и шепнула: «Уедем, а то терпеть не могу его, пьяного, ругается да плачет, ничего не понимает, и будет всю ночь колобродить по квартире». Александра согласилась, прикинув, что успеет за три дня проверить некоторые сведения в областной библиотеке: ее книга из простого бытописания рода Дружниковых переросла в большой исторический роман, Александра не могла исторические факты искажать, поэтому перепроверяла все по различным справочникам и энциклопедиям.

Первый день она сидела в библиотеке до закрытия, смотрела каталоги, подшивки старых газет, делала выписки из книг. По карте города и области определяла, где жили Ермолаевы, и перед глазами вставали картины тех далеких дней, она представляла, каким внешне выглядел Егор Корнилыч и его враг Курчаткин, какими была бабушка, Павлушка, Василёк и Заря с Розой… Потом решила погулять по городу.

Все повторялось, как когда-то в Костроме.

Вернулась к Виктору поздно и сразу поняла: Лида очень расстроена, да и понятно, чем. Вернее, кем. Виктор был пьян уж если не «в усмерть», то «в дым» — точно. Бродил по квартире, разговаривал сам с собой, с кем-то спорил и страшно скрипел зубами. Лида зашептала: «Чуть не уехала к Тамаре, да ведь ты ничего тут не знаешь, вот и осталась… Опять ночь не спать, не молодая же я без отдыха… Да курит без конца, как бы дом не поджег».

Александра ответила:

— Спи спокойно, я с ним посижу, лягу, как он уснет.

Виктор поглядел сурово:

— Явилась? Где была? Я уж хотел идти тебя искать, да Лидка не пустила.

Сестра кивком подтвердила его слова.

Александра обняла брата, ощутив руками острые лопатки, засмеялась:

— Спасибо, братик, но я ведь уже не маленькая, дорогу помню. Пойдем лучше на кухню, посидим, поговорим, а Лида пусть отдыхает.

Виктор позволил увести себя на кухню, которая хоть и прибранная Лидой, все равно выглядела неуютно: уже год, как умерла Дуся, и Виктор хозяйничал сам, как умел. Он даже «огород» развел на балконе — посадил пару помидор да одна плеть огурца вилась с правой стороны перил, в деревянном ящике рос лук. Брат с гордостью показал свой «огород» ещё утром, даже сводил на зады двора, где росла смородина и береза. Рассказывал, как ухаживал: рыхлил, поливал и «сад» и «огород» на балконе.

— Вить, ты чего это наклюкался, с какой радости?

— С какой, какой… С той, что вы приехали, мои сестрёночки милые, — и… заплакал горько, навзрыд.

Александра растерялась: она впервые увидела брата плачущим. Даже после похорон матери он пытался горланить песни — это получалось у него очень громко, но мотив любой песни был непонятен. Ох, как Александра тогда на него сердилась! А когда умер Гена, уже сама пела песни. Старшие — Роза, Зоя, Лида — ушли с поминок. А младшие, третье поколение, остались. И Александра с ними. Толик Насекин подал старенькую гитару Гены Александре и попросил спеть его любимые песни. И сказал: «Гена всех нас собрал вместе. Он любил петь, вот и потешим его душу песнями, так что, Щурёнок, запевай», — назвал он младшую двоюродную сестру детским прозвищем.

Виктор и Александра сидели на кухне, папиросный дым клубился под потолком — точь-в-точь как в квартире на Лесопильщиков в Тавде, Александра закашлялась и попросила Виктора курить меньше — он так разволновался, что прикуривал папиросы (сигареты не признавал) одна от другой, и пил водку стопку за стопкой. Он тряс головой, скрипел зубами, сверкал глазами, иной раз хватал сестру за руки железной хваткой, сжимая их до боли, и Александра с трудом освобождала руки. Разговор шел уже не первый час, время скатилось заполночь, а они все кричали друг на друга. Виктор матерился, Александра тоже была на грани срыва, но все же сдерживалась, не посылала брата подальше:

— Как ты смела сжечь мамкин архив? — ярился Виктор.

— Никто его не сжигал, кто тебе наплел? — не менее яро кричала сестра: она поняла — на брата сейчас надо наступать напористо, «резать» все его обвинения своими ответами, а главное — заставить его задуматься над тем, о чем он кричал. — И какое дело тебе до архива, он тебе на кой… нужен? — выдала, не удержалась. Виктор вытаращил глаза, изумленно смотрел на сестру, мол, ну и ну…