От Советского Информбюро - 1941-1945 (Сборник) - неизвестен Автор

- Товарищи, что же вы сидите в этой тьме и грязи? Выходите на свет, к своим.

И опять взволнованные вперебив голоса и рыдания:

- Господи, неужели наши?

Одна ленинградка рассказывает нам:

- Меня захватили в Володарском 17 сентября 1941 года, потом угнали в Германию...

Перед взором - великий Ленинград. В памяти и на сердце - его мука и его боль, - родимый город, за все ответят тебе города Германии!

День абсолютно весенний. Разбитые стекла сверкают, как драгоценные камни, и хрустят под ногами.

Подбираем в школе тетрадь ученицы 3-го класса Гильды Вольк. Диктант. "Воспоминания о 9 ноября". "В ноябре 1918 года мировая война пришла к несчастному концу. В ноябре 1944 года это не повторится. Тогда мы проиграли войну. Теперь мы выиграем войну..." Поднимаю с пола школьную сберкнижку Ирены Штрак, - аккуратные взносы и исчисление процентов - до 3 пфеннигов в год. Учебник для 5, 6, 7 и 8-х классов - гимн "Германия, Германия превыше всего". Вся хрестоматия насквозь, все 368 страниц полны гнусными фашистскими текстами.

Входим в одно из административных помещений. Берем телефонную трубку. Телефон в порядке. Вызываем Данциг. Слышно чье-то дыхание и выжидательное молчание. Передаем несколько простых и жестких слов и, так как собеседник не решается ответить, кладем трубку.

Из подвалов осторожно вылезают немцы - местные бюргеры, солдаты, бросившие оружие, женщины. Вытягиваясь по-военному, пузатые дяди докладывают, что они "беженцы" из Восточной Пруссии и ждут приказаний. Приказываем им тушить дом, в который попал снаряд с немецкого крейсера. Они снимают пиджаки и берутся за ведра.

Опрашиваем нескольких данцигцев, которые были в Данциге два-три дня тому назад. Город забит людьми, может быть, в нем сейчас до 900 тысяч, считая беглецов и из Восточной Пруссии, и из Померании. Все надеялись на эвакуацию, но после того как были потоплены подряд три парохода, надежды рухнули, - русские блокируют город и море. Тревоги следовали за тревогами, и потом обстрелы. В городе виселицы для тех, кто отступает, плохо с продовольствием. Населению рекомендовали делать из картофеля... картофельный сыр.

В сизой дымке лежит перед нами Данциг. Хорошая оптика позволяет увидеть башню ратуши, начатой постройкой в 1378 году. Колокола этой башни отбивают время. "Поют поколениям песнь отечества", - как выражается данцигская газета... Песенка гитлеровцев спета.

На Цоппот спускаются сумерки... Шоссе полно движущихся войск. Под звездами плывет сильная, удалая русская песнь. Танкисты идут в бой под переливы гармоники. Десантники поют молодо и горячо. Притихшая немецкая земля слушает раскаты этих голосов. Нетерпеливо фыркают кони. Вспыхивают фары в огромной колонне машин. Бесцельно бьют по Цоппоту немецкие корабли, разворачивая ресторанно-витринную мишуру.

Регулировщица-девушка повелительно кричит:

- На Данциг давай сюда! Ну, не задерживай!

25 марта 1945 года

Константин Симонов

Встреча в Куманче

Это произошло не так давно в отрогах Карпат, в словацком селе Куманча.

Село, в котором сходились две дороги, имело вид, какой обычно имеют прифронтовые села в разгар наступления. Грязно-серые дороги были изборождены следами колес, порыжелые сугробы перемежались с ямами, наполненными бурой водой. У домов впритык стояли грузовики и повозки, скрипели подводы, ржали лошади, протяжно гудели застрявшие машины, и мимо охрипшего усталого регулировщика, тяжело меся сапогами грязный снег, шла через село пехота, таща за собой подпрыгивавшие на колдобинах станковые пулеметы.

Через село двигались части чехословацкой бригады, в ушанках с бронзовыми чехословацкими орлами, ехали обозы русской пехотной дивизии, и среди солдат то там, то здесь мелькали люди в штатских куртках и пиджаках, перетянутых ремнями, в шапках и шляпах с красными ленточками.

В этот и предыдущие дни словацкие партизанские отряды, действовавшие в окрестном районе, пробиваясь через фронт, выходили на соединение с частями Красной Армии и чехословацкого корпуса. В селе был один из сборных пунктов партизан. Они толкались среди солдат по всему селу, отыскивая друг друга, на ходу узнавая, кто жив, кто убит, кто вышел и кто еще остался в тылу у немцев.

Недалеко от перекрестка, где стоял регулировщик, в длинной хате со стенами, иссеченными осколками, и с выбитыми, заткнутыми чем попало стеклами, помещался обогревательный пункт и столовая.

Двое бойцов-дорожников и три помогавшие им женщины-словачки беспрерывно варили на большой плите в нескольких котлах и кастрюлях универсальную солдатскую еду, заменявшую и первое, и второе, и вообще все на свете. Это был суп, в котором варилось много картошки и мяса. Его разливали по тарелкам и снова доливали в котлы и кастрюли воду, и снова бросали туда куски мяса и картошку, и снова бесконечно варили.

Кроме двух столов, нашедшихся в хате, был устроен еще и третий сложенный из нескольких десятков пустых снарядных ящиков. Те же самые снарядные ящики, поставленные на попа, служили скамейками.

За столами сидели различные люди: легкораненые, завернувшие сюда перекусить по дороге в госпиталь, бойцы с дорожно-комендантского участка, два молоденьких лейтенанта в новеньком обмундировании, видимо, только что назначенные в часть и догонявшие ее, и человек десять чехословацких автоматчиков, сидевших тут уже целый час в ожидании, когда шофер исправит отчаянно ревевший, но не двигавшийся с места грузовик.

Из-за того, что выбитые стекла были заменены фанерой и подушками, в хате было полутемно. Те, кто уже давно сидел здесь, привыкли к этой полутьме, но те, кто только что входил со света, жмурились и пробирались между столами, как слепые, шаря впереди себя вытянутыми руками.

Вдруг дверь распахнулась, и в полосе уличного дневного света появилась маленькая странная фигурка. Это был, несомненно, ребенок, мальчик на вид лет тринадцати, от силы четырнадцати, - узкоплечий, с худым остроносым лицом. И в то же время в этой фигурке было трудно признать ребенка: так не соответствовало его лицу и росту все то, что было на нем надето и навешано.

На голову его, низко спускаясь на глаза, была нахлобучена черная мохнатая шапка с пересекавшей ее красной лентой. На ногах у него были высокие сапоги с заправленными в них домоткаными латаными штанами. Наряд его довершал серо-зеленый немецкий френч с подвернутыми вдвое, почти до локтей, рукавами. Френч был перепоясан широким холщовым поясом с нашитыми на нем карманами, которые, оттопыриваясь, обнаруживали засунутые в них несколько гранат-лимонок. Поверх этого пояса френч был перепоясан еще вторым, кожаным поясом, на котором висел большой немецкий парабеллум в треугольной кобуре. Ручка второго револьвера запросто торчала прямо из кармана френча.