Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести - Владимир Маркович Санин

что Савич может еще раз ошибиться и облачность уйдет не через три-четыре дня, а сегодня; во-вторых, потому, что если синоптическая обстановка изменится, или на СП, скажем, поломает полосу, Блинков возвратиться на Средний не сможет; и, в-третьих, вышеуказанная логика ему вообще не нравилась сама по себе. Было в ней что-то от бухгалтерии, к которой Зубавин, как и все авиаторы, испытывал традиционное недоверие и даже недоброжелательство, ибо она брала в расчет все что угодно, кроме презираемых ею эмоций.

В данном же случае эмоции Зубавин ставил куда выше расчета. Пока Ил-14 находится на Среднем, шанс у Анисимова есть. Улетит Блинков на СП — увезет с собой не только картошку, но и этот самый шанс.

В том, что Блинкова нельзя отпускать, окончательно убедила его вторая радиограмма, вернее, ее истолкование, сделанное Пашковым. В переданном с Диксона списке пассажиров борта 04213 значились фамилии Белухиных. Если Зубавин знал супругов понаслышке, то Пашков — лично и очень хорошо. Много лет они под его началом зимовали на Голомянном, потом обосновались на станции Стерлегова, но с праздниками всегда поздравляли и рыбку с оказией посылали. Ход размышлений Пашкова был такой: Белухин, человек любознательный и заядлый охотник, за годы зимовок на Голомянном объездил на собаках многие острова, в том числе и те, что находились в квадрате поисков. Следовательно, он вполне мог вывести людей на один из этих островов, скорее всего на Медвежий, Треугольный или Колючий, где до сих пор стоят охотничьи избушки. Вероятнее всего, что на Медвежий, так как он лежал по курсу и избушка там добротная.

В отличие от той, из первой радиограммы, эта логика рассуждений импонировала Зубавину больше. Не потому, что в ней не имелось проколов — напротив, дырок в ней было, как в авоське, но уж очень хотелось во что-то поверить, внести разумный элемент в полную случайностей поисковую операцию. А заключался разумный элемент в том, что теперь поиск можно было ограничить, сузить квадрат до площади двадцать на тридцать, облетать и освещать ракетами главным образом острова — словом, поставленная под сомнение операция приобретала определенную солидность.

Теперь все зависело от Блинкова. Зубавин разбудил его, напоил крепким кофе и тактично, без нажима, ввел в обстановку.

Блинков надолго задумался. От рассуждений Пашкова, несмотря на имевшиеся в них слабости, запросто не отмахнешься — если Анисимов посадил самолет, люди вполне могли попытаться достичь какого-либо острова. Весь вопрос в том, где, в какой точке и насколько удачно произведена посадка и в состоянии ли потерпевшие аварию совершить переход. Между тем, хотя уже истрачен большой запас осветительных ракет, никаких следов аварии обнаружено не было. Отсюда напрашивался вывод, что с поисками нужно спешить, пока эти следы не замело окончательно…

С другой стороны, убеждал себя Блинков, шансов их обнаружить — кот наплакал, весь квадрат, даже в несколько раз уменьшенный, ракетами не осветишь. К тому же уж слишком щекочут нервы эти полеты: в последний раз, когда прочесывали зону каких-то жалких пятнадцать минут, на крыльях наросло миллиметров пятьдесят и зачихал левый двигатель. Мало радости будет Илье, если сами грохнемся… Поэтому сделать нужно самое необходимое: прощупать сверху острова, сбросить туда продовольствие и прочее — наверное, в самом деле на Медвежий, и оттуда прямиком лететь на СП. За это время, даст бог погоду, обстановка изменится, прилетят на помощь борта, и найдем Илью в два счета…

Блинков говорил уверенно и весомо, возражать ему было нечем. Зубавин прикинул про себя: пять часов лета на дрейфующую станцию, час там, пять часов обратно — это при условии, что все будет благополучно. А если не будет?.. Итак, в лучшем случае поиск прервется на одиннадцать часов плюс часа четыре на отдых экипажа, итого на пятнадцать, а в худшем… Блинкова со Среднего не отпущу, решил Зубавин, пусть сто приказов пришлют — не отпущу.

Так и сказал.

Он ожидал, что Блинков начнет горячиться, спорить, разводить демагогию насчет приказов, но ничего подобного не произошло.

Блинков молчал. Лицо его странно изменилось, а взгляд замерз па радиограмме со списком пассажиров борта 04213. Он повел рукой по глазам, неопределенно хмыкнул и вновь уставился в список.

— Твоя взяла, Авдеич, — сказал он. — Пойду поднимать ребят, будем искать.

Анисимов

Ночью тепло из избушки выдуло, и Анисимов проснулся от холода. Мерзнут больше всего крайние, и перед тем, как улечься спать, Белухин предложил установить очередность и без обиды меняться местами. Но в этом случае Анисимов должен был будить Невскую, а спала она мертвым сном, и он пожалел ее. Осторожно выпростал руку, взглянул на светящийся циферблат часов — шесть утра. Ладно, пусть спит…

А с предложением меняться местами получилось забавно. Пингвины, поведал Гриша, выживают в пургу только потому, что беспрерывно передвигаются от краев к центру, прижимаются друг к дружке и благодаря этому сохраняют тепло, а ведь люди — еще более сознательные! Это всех развеселило и даже вызвало дискуссию. Одни Гришу поддержали, другие склонялись к тому, что насчет сознательности он переборщил, а Зозуля — тот вообще занял непримиримую позицию.

«Назовите мне любое животное, — страстно восклицал он, — которому доставляет удовольствие причинять собрату боль, унижать его и сажать в клетку, если тот не верит в его богов! Какое животное отравляет себя алкоголем, до бесчувствия объедается, лукавит, лжет и лицемерит? Сравните, например, медведя, это великолепное творение природы, с его скромными потребностями — еда, свобода и размножение, сравните же его с человеком, который во имя пустого, никчемного тщеславия уничтожает этого прекрасного зверя, чтобы похвастаться перед знакомыми распятой на стене шкурой! Нет, прошу вас, не оскорбляйте животных таким сравнением!»

На Зозулю неожиданно набросилась Анна Григорьевна. Ишь ты, если человек ест медведя — это хамство, а если медведь человека — приятного ему аппетита? Из-за таких, как Зозуля, медведя и пальцем тронуть нельзя, штрафов не оберешься, ходит он себе вокруг станции, разоряет зимовку, а ты умиляйся, какой он красивый и какие у него скромные потребности — за один присест пол-оленя съедает. Тщетно Зозуля пытался возразить, что он рассуждает не с узко-бытовой, а с общефилософской точки зрения — Анна Григорьевна так развоевалась, что и рта ему раскрыть не давала. Тогда Гриша предложил, чтобы и медведи и люди считались одинаково сознательными — и на этом дискуссия была закрыта, тем более что многие уже спали.

Через обмерзшее окошко свет не пробивался, гуляла поземка — короткое время сумерек еще не наступило. Анисимов закрыл глаза и попытался снова заснуть,