Московские легенды. По заветной дороге российской истории - Владимир Муравьев

В старину на Руси был обычай: если человек умирал вдали от родины, то его погребали по возможности при дороге, ведущей в его родные места.

И хоть бесчувственному телуРавно повсюду истлевать.Но ближе к милому пределуМне все б хотелось почивать.

В дореволюционные времена крестьяне разных губерний, приходившие на работу в Москву, если умирали в ней, то завещали похоронить себя на кладбище, находящимся в той стороне города, которая ближе к их родине. Ярославцев хоронили на Пятницком кладбище, расположенном на Ярославском шоссе.

На 22-м участке, неподалеку от могилы Грановского, обычно все останавливаются у памятника с именем Ивана Захаровича Сурикова (1841–1880) — поэта, чьи стихи еще при его жизни становились народными песнями, которые широко поются и сегодня. Это «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?..», «Степь да степь кругом…», «Сиротой я росла, как былинка в поле…», песня про Стеньку Разина «Точно море в час прибоя площадь Красная шумит…». Помнятся и давно ставшие хрестоматийными его стихотворения: «Вот моя деревня, вот мой дом родной…», «Белый снег пушистый в воздухе кружится и на землю тихо падает, ложится»…

Суриков родился в деревне Новоселове Угличского уезда Ярославской области. Его отец, крепостной графов Шереметевых, служил в Москве в овощной лавочке и платил барину оброк. До восьми лет Иван Захарович жил в деревне у деда, затем отец взял его в Москву, и началась его трудовая жизнь — мальчиком в лавке, приказчиком, потом он открыл собственное «дело» — продажу старого железа и угля.

С детства Суриков начал сочинять стихи. Учиться в школе ему не пришлось, он был самоучкой.

«В одном из дальних концов Москвы, в закоулке, близ заставы (речь идет о Тверской заставе. — В. М.) вы увидите маленькую лавочку железного старья, — так начинает свой рассказ о посещении Сурикова писатель И. А. Соловьев-Несмелов. — На прилавке, рядом со старыми гвоздями и замками, нередко лежит и последний номер журнала или только что вышедшая книга. Из-за прилавка входящего покупателя спрашивает мужчина лет тридцати, просто одетый по-мещански — это поэт Суриков. Тут он проводит целый день, с раннего утра до позднего вечера; тут и его мастерская для исправления и подновления попорченных железных вещей, и его рабочий кабинет; тут он работает попеременно то молотком, то пером; отсюда вышли его лучшие произведения».

У Сурикова началась чахотка, врачи требовали, чтобы он оставил торговлю ржавым железом и углем, вредными для больных легких, но он не мог этого сделать, так как торговля была единственным его заработком.

И. З. Суриков. Гравюра 1870-х гг.

Старый памятник на могиле И. З. Сурикова. Фотография 1880-х гг.

На Пятницком кладбище была похоронена и мать Сурикова Фекла Григорьевна. У него есть стихотворение «У могилы матери», по рассказам друзей, написанное на кладбище:

Спишь ты, спишь, моя родная,Спишь в земле сырой.Я пришел к твоей могилеС горем и тоской…С неба дождик льет осенний.Холодом знобит;У твоей сырой могилыСын-бедняк стоит.

Далее он пишет о том, что у него еще есть силы для борьбы «с судьбой суровой»:

А когда я эти силыВсе убью в борьбеИ когда меня, родная,Принесут к тебе, —Приюти тогда меня тыТут в земле сырой;Буду спать я, спать спокойноРядышком с тобой…

Сурикова похоронили рядом с матерью.

Конечно, наш рассказ о Пятницком кладбище очень короток, можно было бы назвать еще много имен, вспомнить людей как известных, так и полузабытых. Впрочем, кому-то известны и памятны одни имена, другим — иные… Нужно просто пройти по его тропинкам, вглядываясь в имена на крестах и памятниках…

Алексеевское

Ярославское шоссе возле села Алексеевского. Фотография 1905 г.

Проспект Мира от Пятницкого кладбища до поворота в Останкино застроен современными многоэтажными зданиями. Они возведены в основном в шестидесятые — семидесятые годы, есть среди них и жилые дома, есть и корпуса промышленных предприятий, относящиеся к разряду так называемых «ящиков». Проспект здесь имеет респектабельный и престижный вид. Путеводители обо всех этих новостройках молчат — и не из-за «ящиков» (советский человек воспитан в убеждении, что если «объект» обнесен забором, то он «секретный»), а потому что у новых коробок еще нет истории и их еще не окутывает таинственная дымка преданий.

Совсем иное дело — конец этого отрезка дороги, правда, также застроенный новыми домами. Но здесь прежде было старинное село Алексеевское и путевой дворец царя Алексея Михайловича. Это село богато историческими преданиями, к тому же сохранилась его церковь — замечательный памятник XVII века, поэтому современные путеводители, ставящие своей задачей указать читателю на памятники, сразу начинают рассказ об Алексеевском: «За Крестовским путепроводом наш маршрут выходит к бывшему селу Алексеевскому».

Конечно, автор путеводителя легко преодолеет путь от Крестовской заставы до Алексеевского одним росчерком пера, но не путник, тем более — пешеход.

Летом, в начале 1820-х годов, поэт-сентименталист, поклонник и последователь Карамзина Михаил Николаевич Макаров со своим другом, фамилию которого он зашифровал псевдонимом С….въ, совершил пешее путешествие от Москвы до Ростова Великого и обратно, описав его в книге «Журнал пешеходцев».

Макаров сейчас известен лишь как автор воспоминаний о детстве А. С. Пушкина, факты из которых не может игнорировать ни один из биографов великого поэта не только потому, что сведений об этом периоде его жизни очень мало, но и потому, что в них описывается пробуждение в мальчике поэтического таланта. Но в конце XVIII и в первые десятилетия XIX века М. Н. Макаров занимал заметное место в литературных и светских московских кругах. Он выпустил два сборника стихов, печатался в журналах, переводил пьесы для театра. В юности служил в Московском архиве иностранных дел. Молодые люди, служившие там, так называемые «архивные юноши», отличались широкими знаниями и интересом к истории. Этот интерес Макаров сохранил и в зрелые годы. В 1824 году он поступил на службу в штат московского генерал-губернатора чиновником по особым поручениям «по части археологии и статистики». Имея целью в своем пешеходном путешествии в Ростов Великий ознакомление с археологией и статистикой мест, лежащих по дороге, Макаров при этом оставался литератором и поэтом своего времени и направления, что наложило на его рассказ свой колорит.

Итак, М. Н. Макаров с другом 1 июня 182* года (именно так датирована первая запись в «Журнале пешеходцев») вышли из Москвы за Крестовскую заставу.

«Мы были в поле, а воздух еще не радовал: тяжелый городской запах отражался здесь во всей силе! С….въ нюхал узелок с о-де-ко-лонь; а я спасал себя пучком травы и цветов, сорванных при первом шаге на волю. По сторонам дороги тянулись длинные ряды пешеходцев, большей частью простолюдинов. Кареты, коляски и другие экипажи тащились или быстро неслись по средине. Нередко гордые каретные лица нас заставляли вооружаться лорнетами.

— Пади, пади ты! — кричал визгливый форейтор, когда мы было вздумали, защищаясь от облаков пыли, перебежать с одной стороны дороги на другую.

— Падите вы! — повторил басистый кучер, и знакомая властелинка лихой кареты и лихой шестерки нас увидела, кажется, с тем только, чтоб умереть над нами со смеху.

— Чудаки! — воскликнул флегматик муж ее. — Чудаки?..

Я хотел что-то отвечать им, но мой товарищ предупредил:

— Оставь их в покое, — заметил он. — Наша знакомка любит улыбаться; она улыбается везде: Москва или поле, столичные франты или дорожные люди, хозяин или гость — для нее все равно. Ухо ближайшего к ней тотчас является подле ее губ; начинается шу, шу, шу, и жертва Мому свершилась. Словом, эта барыня одна из тех, которые не пощадят никого и ничего: она родилась на смех! Что принадлежит до ее мужа, то это бедная жертва перешептываний женских: пожаловал нас своим имечком!»

Далее Макаров рассказывает, как лакей, которого барыня послала спросить, далеко ли до деревни, ударил его крепко по плечу и назвал семинаристом-длинной косой, как барыня, глядя на это, хохотала, а барчонок «дразнил языком», как следующая карета, промчавшись, швырнула в приятелей вылетевшие из-под колес комья грязи…

«— Чего не натерпится пешеходец! — пал духом автор и предложил своему спутнику: — Воротимся!