Руина, Мазепа, Мазепинцы - Николай Костомаров

призываю Всемогущего Бога во свидетели и присягаю тебе вот в

чем: не для приватной моей пользы, не ради высших почестей, не ради большего обогащения, не для иных каких-нибудь

прихотей, но ради всех вас, состоящих под властью моею и под моим

региментом, ради жен и детей ваших, ради общего добра матери

нашей бедной Украины, для пользы всего Войска Запорожского

и народа малороссийского, для возвышения и расширения

войсковых прав и вольностей хочу я при помощи Божией так чинить, чтоб вы с женами и детьми вашими и отчизна с Войском

Запорожским не погибли как от московской, так и от шведской

стороны. Если ж бы я, ради каких-либо моих приватных прихотей, дерзал так поступать, то пусть побьет меня и на душе, и на теле

Бог в Троице Святой Единый и невинные страсти Христовы!>

Он поцеловал крест с частицею животворящего древа и, обратившись к писарю, продолжал:

<Я в тебе уверен крепко и надеюсь, что ни совесть твоя, ни

доблесть, ни честность, ни прирожденная шляхетная кровь не

допустят тебя сделаться предателем своего господина и

благодетеля; однако же, для большей верности, чтобы мне не оставалось

ни малейшего сомнения, как я присягнул тебе, так и ты присягни

588

мне перед распятым на животворящем древе Христом, —

присягни, что будешь мне верен и не откроешь никому секрета>.

Орлик присягнул и поцеловал крест, который держал в руках

Мазепа. До тех пор его все еще тревожило подозрение: не

испытывает ли его гетман; но после произнесения присяги Орлик стал

увереннее в том, что Мазепа говорит с ним искренно и поверяет

ему важную тайну. Писарь стал смелее и сказал: <Присяга вашей вельможности показывает усердную вашу

ревность и отеческое помышление о своей отчизне и всех нас; но

кто может исследовать судьбы Божий: какой предел положен

настоящей войне и за кем будет виктория? Если за шведами, вель-

можность ваша и мы все будем счастливы; но если за царским

величеством, тогда мы все пропадем и народ погубим>.

Мазепа отвечал: <Яйца курицу учат! Дурак разве я, чтобы

прежде времени отступать, пока не увижу крайней нужды, пока

не увижу, что царское величество не в силах будет защищать не

только Украины, но и всего своего государства от шведской

потенции? Уж я, будучи в Жолкве, докладывал царскому величеству: если король шведский и Станислав разделятся, и первый пойдет

на государство Московское, а второй на Украину, то мы не можем

оборониться от шведских и польских войск с нашим бессильным

войском, подорванным и умаленным от частых походов и битв.

Того ради просил я царское величество там же, в Жолкве, чтоб

изволил придать нам в помощь, по крайней мере, хоть тысяч

десять из своих регулярных войск, а его величество мне отвечал: <Не только десяти тысяч и десяти человек не могу дать; сами

обороняйтесь, как можете>. И то еще меня понудило посылать

этого ксендза-тринитара, капелляна княгини Дольской, в

Саксонию (об иезуите Заленском Мазепа не вспомянул), чтобы там, видя какую-нибудь мою к себе инклинацию*, не решались

поступать с нами по-неприятельски и опустошать бедную Украину

мечом и огнем. Тем не менее я буду сохранять верность царскому

величеству до тех пор, пока не увижу, с какою потенциею король

Станислав придет к украинским пределам и какой успех покажут

шведские военные силы. Если мы увидим себя не в силах

оборонять Украину и самих себя, то чего ради нам самим лезть в

погибель и губить свою отчизну? Сам Бог и целый свет будет

видеть, что мы по нужде решились это сделать, что, как вольный

и незавоеванный народ, мы старались всеми способами о нашей

целости. Без крайней, последней нужды я не переменю моей

верности к царскому величеству. Для этого я заблагорассудил писать

к царскому величеству и послать эту записочку Станислава, ко

мне писанную, в доказательство моей верности. Ты, не уходя

* Склонность, влечение.

589

отсюда, напиши одно письмо к царскому величеству, а другое -

к Гаврилу Ивановичу Головкину. Мы в письмо вложим записку

Станиславову в донесение царскому величеству>.

Гетман дал своему писарю наставление, как составить

донесение царю и письмо канцлеру Головкину. Писарь, по

гетманскому приказанию, написал то и другое и представил гетману.

Мазепа, взявши в руки написанные письма, сказал: <У моей матери, игуменьи печерской, есть верный слуга и

отчасти нам сродственник; она обещала через него послать эти

письма Войнаровскому, а Войнаровский представит их царскому

величеству и графу Гаврилу Ивановичу Головкину>.

Но Мазепа обманул своего писаря, которому все еще не вполне

доверял, особенно после того, как тот осмелился сделать

замечание, что отступление от царя может не принести хороших

последствий. По собственной душе знал хорошо Мазепа, как человек

легко может пожертвовать всякими чувствами дружбы, привязанности, благодарности, когда представится искушение. Мазепа

впоследствии сам сознался Орлику, что мать его, игуменья

Магдалина, не отдала этих писем для отсылки Войнаровскому, но

удержала у себя и пред своею кончиною (которая постигла ее

очень скоро) вручила их жившей с нею внуке своей, племяннице

Мазепы, панне Марианне, рожденной от второго брака сестры

Мазепы, приказывая отдать по смерти ее эту записку гетману.

Мазепа тогда, сообщая о том Орлику, прибавил, что <госпожа

матка его просила одну богоугодно живущую черницу молиться

Богу, чтоб Он сам указал: надобно ли посылать или удержать

эти письма, а этой чернице было такое откровение, что если эти

письма пошлются, то гетман погибнет>.

На другой день после откровенных объяснений с Орликом, 18

октября, Мазепа велел Орлику отписать Станиславу цифрами, что

не может исполнить королевского указа по многим причинам, которые излагал в таком смысле: Киев и другие укрепленные пункты

в Украине наполнены многочисленными московскими

гарнизонами, <под которыми козаки; як перепелиця под ястребом, не могут

головы поднести (поднять); кроме того, несколько тысяч

великороссийского войска регулярного, хорошо обученного и снаряженного, находится при мне, гетмане; они наблюдают за всякими моими

поступками и достаточно сильны, чтобы пресечь всякое противное

начинание, а вся царская потенция находится в Польше недалеко от

Украины. У нас в Украине и начальные и подначальные, и

духовные и мирские особы, словно разные колеса, не в единомысленном

согласии: те благоволят к протекции московской, другие - к

турецкой, третьим по вкусу побратимство с татарами из врожденной

антипатии к полякам. Самусь с прочими полковниками, старшинами

и козаками Правобережной Украины, после недавних бунтов, не-

590

легко склонятся к Речи Посполитой. Того ради надобно первее по-

. стараться привести к единомыслию войско и весь народ в Украине

на обеих сторонах Днепра. Притом сама Речь Посполитая теперь

раздвоена и сама с собою не в согласии>. Мазепа обещал только не

вредить ни в чем интересам Станислава и шведских войск. Он

просил, чтобы Станислав прежде постарался привести в единство

польскую Речь Посполитую настолько, чтоб она единогласно

признавала его своим государем и королем.

В следующую затем зиму, когда Мазепа жил в своем Батурине, происходило такое событие. На второй день праздника Рождества

Христова иезуит Заленский, приехавши в Украину, остановился в

селе Оленовке1, не доезжая двух миль от Батурина, послал гетману

письмо, в котором давал знать о своем прибытии и просил указать, где ему приютиться. Мазепа смутился таким приездом. Он позвал

Орлика, сообщил ему о прибытии иезуита и сказал: <Признаюсь теперь тебе, я из Жолквы посылал ксендза

Заленского в Саксонию проведовать, как скоро войска шведские оттуда

двинутся. Теперь черт его принес сюда: ожидает в Оленовке от меня

указа, где ему пристать. Если он сюда приедет, то подаст меня в

явное подозрение. Поезжай сейчас в Оленовку и сделай выговор

Заленскому: скажи, не нужно было ему сюда ехать, следовало из

Винницы известить о своем возвращении из Саксонии и написать’

реляцию о поверенном ему деле, а самому не ездить для

возбуждения в подозрительных умах нехорошего мнения о своем приезде.

Прикажи Заленского привезти в Бахмач2 ко мне во дворец>3.