Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

образы власти встречаются в наброске 1969 года, где Баба-Яга «секретно ездит в ступе, / Ловко путая следы» /2; 594/; в посвящении Юрию Любимову (1977): «Лиха беда, проворна и глазаста, / Пошла круги сужать над головой» (АР-7-22), — и в других произведениях: «Лишь стервятник спустился и сузил круги» («Чужой дом», 1974), «Торопись! Тощий гриф над страною кружит» («Баллада о ненависти», 1975), «И я со смертью перешел на ты. / Она давно возле меня кружила…» («Мой черный человек в костюме сером!..», 1979), «Черный ворон, что ты вьешься / Над живою головой?» (частушки к спектаклю «Живой», 1971 /3; 43/), а также: «В моей запекшейся крови / Кой-кто намочит крылья» /5; 404/, «И в ночь, когда из чрева лошади на Трою / Спустилась смерть (как и положено, крылата)…» /2; 19/, «И взлетели “стрекозы” с протухшей реки, / И потеха пошла в две руки, в две руки» /5; 212/. В черновиках последней песни сказано: «Смерть пала на нас из железных “стрекоз”» /5; 534/, - а в предыдущей: «Спустилась смерть…».

Итак, «крылатыми» образами персонифицированной власти в произведениях Высоцкого являются: беда, гриф, стервятник, ворон, смерть, Черномор и святой дух.

В «Песне про плотника Иосифа» герой говорит о своем противнике: «Хоть он возрастом и древний / И хоть годов ему тыщ шесть, / У него в любой деревне / Две-три бабы точно есть», — что предвосхищает стихотворение «Много во мне маминого…», внешний сюжет которого посвящен жизни людей в каменном веке, а на уровне подтекста говорится о жизни в СССР. Соответственно, советские чиновники представлены там в образе старейшин: «Завели старейшины — а / Нам они примеры, — I По две, по три женщины, по / Две, по три пещеры». Тут же вспоминаются обличение Иваном-дураком Кащея в «Сказке о несчастных лесных жителях» и описание Черномора в «Лукоморье»: «Вон настроил сколько комнат, / Девку спрятал, интриган!», «Без опаски старый хрыч баб ворует, хнычь не хнычь».

Приведем еще одно сходство в действиях Кащея бессмертного и «святого духа»: «Только сам Кащей и блохи / Проникают к ей в постель» /2; 31/ = «Вдруг в окно порхает кто-то / Из постели от жены» /2; 71/ (совпадает и размер стиха).

Обратим внимание также на возраст «святого духа»: «годов ему тыщ шесть». А Кащей назван двухтыщелетним. Этот прием встретится и позднее: «Король, что тыщу лет назад над нами правил, / Привил стране лихой азарт игры без правил» /4; 124/, «Наше племя ропщет, смея / Вслух ругать порядки. / В первобытном обществе я / Вижу недостатки. / Просто вопиющие — / Довлеют и грозят, / Далеко идущие -1 На тыщу лет назад» /5; 197/. Процитируем также песню Юлия Кима «Счастливое детство» (1964), посвященую Петру Якиру: «Три тыщи лет тому / У племени Муму / Обычай был — детей дарить языческому богу, / И гибли малыши, не зная, почему, / А щас известно хоть кому, / За что его и что ему — / Прогресс, ребята, движется куда-то понемногу… / Ну, и слава богу!».

Между тем, в «Песне про плотника Иосифа» имеется один весьма неожиданный вариант: «Машка — красная паскуда — / Так и лезет на скандал» (АР-4-60). Эпитет красный, употребленный в негативном контексте в произведении, написанном в ноябре 1967 года, когда отмечалось 50-летие советской власти, вряд ли можно назвать случайным (как и позднее в «Сказочной истории»: «Ихний Дядька с Красной Пресни / Заорал: “Он пишет песни… / Пропустите дурака!”»[1103] [1104]; АР-14-152).

Неудивительно, что эта «паскуда» оказалась заодно со святым духом: «Разоби-делася дура: / Вроде, значит, помешал!» (поэтому совпадает обращение Ивана-дурака к Кащею бессмертному и лирического героя к этой самой «Машке»: «Ах ты, гнусный фабрикант!» = «Ах ты, скверная жена!»). А в октябре 1967 года, то есть в аккурат к юбилею советской власти, была написана песня «Наши предки — люди темные и грубые…», где появился (вновь в саркастическом контексте) аналог святого духа — святая инквизиция, которая «под страх / Очень бойко продавала индульгенции, / Очень шибко жгла ученых на кострах»896, - как уже было в «Песне о вещей Кассандре»: «Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев, — / Во все века сжигали люди на кострах».

Напомним, что Высоцкий в это время постоянно играл в театре роль Галилея, которого инквизиторы вынудили отречься от своих убеждений, и всё это, естественно, проецировалось им на свои собственные взаимоотношения с советской властью (сравним еще в стихотворении «Хоть нас в наш век ничем не удивить…», 1968: «Когда ж другой дельфин догнал того / И убеждал отречься от крамолы — / Он ренегатом обозвал его / Ив довершенье крикнул: “Бык комолый!”»). А в песне «Мы из породы битых, но живучих…» (1977) поэт прямо отождествит советскую власть с инквизицией: «Ломали, как когда-то Галилея, / Предсказывали крах — прием не нов». Косвенно этот мотив упоминается в черновиках «Масок» (1970): «Другой сосед — палач и инквизитор» (АР-9-87). Поэтому и в стихотворении «Палач» (1977) этот самый палач «об инквизиции с почтеньем отзывался, / И об опричниках — особенно тепло».

Что же касается эпитета святой, то и в «Песне про плотника Иосифа», и в стихотворении «Наши предки — люди темные и грубые…» он используется с явным сарказмом, поскольку святой считает себя сама власть (вспомним «Песню Соловья-разбойника и его дружков»: «Зря на нас клевещете, / Умники речистые! / Всё путем у нечисти, / Даже совесть чистая»), однако ее действия говорят об обратном.

Теперь перейдем к песне «Невидимка» (1967). Легко догадаться, что власть здесь персонифицирована в образе невидимки. Его присутствие постоянно ощущает лирический герой, но не может избавиться от него, поскольку тот неуловим. И такое положение дел является прямым отражением жизни Высоцкого.

Начнем со свидетельства бывшего резидента КГБ в Японии Константина Преображенского: «Кстати, в квартире может быть установлена еще и потайная телекамера, но о ней предпочитают не думать. По крайней мере, старые чекисты рассказывали нам, молодым, что когда Владимир Высоцкий встречался с Мариной Влади в гостинице “Националь”, то наблюдать за ними из номера этажом выше, в котором находилась аппаратура подсматривания (мероприятие “О” на языке КГБ), съезжалось чуть ли не все руководство комитета»[1105]. Другой способ прослушивания упомянут замдиректора Донецкой областной филармонии Леонидом Мордушенко: «Однажды Володя пожаловался мне на притеснения со стороны властей и показал на лампочку под потолком, сказав, что органы записывают»[1106]. А Галина Шубарина —