Увечный бог - Стивен Эриксон

  Он придет в поисках павших.

  Словно новорожденный, придет в поисках павших.

  Седдик, ты не умрешь здесь. Проживешь много, много лет. Откуда я знаю? Женщина, что спит в соседней комнате - любившая тебя всю жизнь - кто она? Хотелось бы узнать, но..."

  Крики роженицы стали слабее.

  Показался еще мужчина. Прошел через молчаливую толпу, открывавшую ему путь. Зашел в шатер. Через миг мать внутри зарыдала, и звук заполнил мир, и заставил застучать сердце Баделле. Потом раздался слабый, жалобный плач.

  Баделле ощутила, как кто-то встал рядом. Повернулась и увидела Адъюнкта.

  - Мать, - сказала Баделле, - ты должна вести детей своих.

  - Ты действительно думаешь, что я откажусь?

  Баделле со вздохом сошла с остова лошади. Протянула Адъюнкту руку.

  Та вздрогнула, будто ее ужалили. Посмотрела на Баделле с каким-то потрясением. - Не надо.

  - Мама, когда ты позволишь себе чувствовать?

  Адъюнкт попятилась и почти сразу пропала в толпе. Баделле не смогла понять, отступали солдаты с ее пути или нет.

  - Сегодня мать ходит в ночи, - прошептала она, - но звезды не видят ее.

  Корик потрогал пальцем десны. Отвел палец, поглядел; увидел следы крови. Что за славная шутка. Он умирает от жажды, как и все, но уже два дня пьет свою кровь.

  Он вытер палец о бедро, оглянулся.

  Улыба, похоже, переживет всех. Женщины так сильны, что мужикам тяжело это признавать. Но силы им нужны.

  Кровь течет у него из носа. Он не может очистить горло, сколько не сглатывай. "Силы нужны. Дом шлюх. Я видел все, что нужно видеть. Куда до меня ученым с бесконечным их нытьем про историю. Куда до меня мудрецам, пророкам, бунтарям и горланам. Да, они сжимают кулаки, потрясают, колотят по стенам несправедливости. Но стены эти - коробки, ими же построенные. Они не видят далеко. Для большинства коробка - весь мир. Что лежит снаружи - ни малейшего понятия.

  Но шлюхи знают. Смейся сейчас, но пройдут годы и годы, и сердце твое разорвется. Женщина отдает тело, когда ничего больше не остается. Отдает себя, как мужчина отдает последнюю монету. В глазах шлюхи ты увидишь, что мы делаем друг другу. Все".

  Прошлой ночью он убил товарища-Охотника. Мужика, пытавшегося украсть пустую фляжку. Но не думал о нем. Ни о лице, перекошенном от жажды, ни о вздохе, с которым тот отдал жизнь. Нет, он думал о шлюхах.

  "Могли бы обучить меня стыду. Но не обучили. И теперь, помогите боги, я об этом жалею". Тогда он смог бы понять, что заставляет товарищей вставать, дает силы закидывать за плечи вещмешки, пусть колени сгибаются от тяжести. "Малазанский солдат несет с собой все, нужное для войны". Кредо Дассема Альтора. "Но что, если войны нет? Если враг внутри тебя? Если груз не тебе принадлежит, если он давит на весь треклятый мир?"

  Да, он слышал того капитана, Гудда. Лежал, высыхая на неумолимой жаре, дрожал под последним одеялом, и слушал о мальчике и девочке, об игрушках, просыпавшихся между ними. Они забыли это слово - игрушки. Но, даже вспомнив... без толку, они забыли, как надо играть.

  "Тайна, о которой догадываются немногие. В доме шлюх любовь к детям - самое святое, что доступно смертным. Слишком драгоценное, чтобы насмехаться - каждая шлюха помнит, что была ребенком. Может, это горькие воспоминания, может, горько-сладкие, но это память о том, что было до сдачи. Они знают. Они святят невинность.

  Вот и всё".

  В священные праздники жрецы любят возбуждать толпу, и толпа забрасывает шлюх камнями. Они не выходят - он помнит, как женщины прятались в комнатах, говорили шепотом, чтобы звуки не просочились сквозь ставни, под двери. Он привык прятаться с ними, испуганный. В те дни он и приобрел ненависть к жрецам, к храмам, ко всем святым охотникам за грехом.

  "Что же, Увечный Бог, Падший Бог. Сумей я задушить тебя голыми руками, так и сделал бы. Убил бы всех жрецов, всех богов, всех, кого можно застать с камнями в руках. Во имя шлюх и того, что у них украли. Во имя детей".

  Он встал, поправил мешок, бесполезное оружие, бесполезные доспехи, повернулся к остальным, увидел, что все готовы. Тарр подал знак; они двинулись, один за другим.

  "Еще одна ночь. Во имя невинных".

  Суставы Бутыла пылали огнем. Вздулись, покраснели. Каждый шаг стал мукой. Когда это истории было довольно, чтобы сохранить человека в живых? Сколь угодно душераздирающей, трагической истории. Пусть слушатель воспламенится. Мир не так прост. Бутыл никогда не верил в речи, сомневался в их силе. Провозглашай грезы, бросай толпе желания - она подхватит, отразит их, но вскоре люди расползутся, залезут в дома, вернутся к бытовым мелочам.

  Пусть в первой шеренге верят и пылают огнем, но назад никто не смотрит - не пора ли слинять? "Наверное, нам это и нужно. Найти норку, залезть. Для малой передышки. Пусть громовые голоса затихнут. Пусть наступит благая тишина.

  А те, что никогда не сдаются, пламенея так, что некуда укрыться, негде отдохнуть... смотрите, что с ними случается. Смотрите, какой лихорадочный жар в глазах. Они сделали жизнь пыткой, они превратили голос духа в бесконечный вой".

  Лихорадка, да. Он сам такой и еще хуже. "Мы ходячие мертвецы". Слова Скрипача или еще кого-то. Каракатицы? Не суть важно. Ходячим мертвецам так не больно. Ходячий мертвец не несет на спине тысячу вопросов. Вопросов без ответов.

  Бабушка ковыляет рядом с ним. Ей не место в пустыне, на этой дороге - но она здесь. Или это не бабка, а просто одна из свечных ведьм, мнущая тростник в артритических руках, делающая куклы для детей в ближней деревне. Подарки.

  "Чары. Помню, как ты делилась ими. Игрушки, говорила ты, качая головой. Игрушки даром! И они бежали со смехом.

  Но ты вплетала в куклы защиту. Благословения против болезней. Ничего могущественного, способного остановить лавину и наводнение. Но машущий кулачищами отец ... Дядя, что лезет темной ночью под одеяло... Эти платили за содеянное.

  Порезы, проходившие "сами собой". Избавление от лихорадки.

  Да, Бабушка, я буду идти. В твою память. Сделай мне куклу против боли.

  И возьми ребенка за руку. Расскажи еще раз, как они заплатят за содеянное".

  Многие годы, еще тогда, когда ногти ее не искрошились о препятствия, не покрылись кровью из царапин, Улыба видела сон, носила его с собой словно жемчужину в разбитой раковине. Однажды она станет матерью, даст жизнь двойняшкам. Двум девочкам, визгливым и буйным, как все девчонки. Они будут играть на пляже под зорким ее оком.