Увечный бог - Стивен Эриксон

  И поняла, почему. Мышцы челюстей уже не напряжены, не стиснуты в вечной гримасе. Он вдруг стал моложе - таким юным она его не видела.

  "Йедан Дерриг, ты прекрасен".

  Со всех сторон доносился стонущий плач. Ее трясы, ее летерийцы оплакивали павшего принца. Она позволила звуку окутать ее, словно савану.

  "Добро пожаловать домой, брат".

Глава 20

Мы стояли и смотрели на тела, катящиеся и сползающие по широким ступеням. Полгорода было в огне, в ближних поместьях перепуганные рабы сносили трупы истощенных болезнью в громадные кучи, а фонарщики, замотав платками лица, плескали масло, поджигая горы гниющей плоти. Наконец черные колонны дыма двинулись вглубь страны.

В каналах тела лежали так плотно, что на наших глазах какой-то мальчишка нашел себе мост и дико побежал, но упал на середине; всё, что удалось нам увидеть - маленькая рука, отчаянно машущая небесам. Потом она исчезла.

Почти всех уродливых детей с лицами стариков успели предать смерти - акт милосердия и нелепого стыда. Поистине много есть поводов для стыда настоящего, кто посмеет спорить? Животные пропали, небеса необитаемы, воды отравлены, там, где чудился рай, правит ныне запустение, и всё это случилось по нашей правой воле.

Последние политики душили друг друга, пока разъяренные прихлебалы и профессиональные льстецы искали путь к бегству; но такового не было, и скоро они поперхнулись собственным дерьмом.       

Что же до нас... ну, мы сложили обагренные пики к подножию поваленного монумента, сели на обломки и принялись обсуждать погоду.

Солнце село. Проснувшийся наконец-то мальчик вошел, спотыкаясь, в лагерь хундрилов. Руки его были скрючены и словно что-то держали. Он услышал вопли женщины (да и было бы невозможно не услышать); все хундрилы собрались у шатра, пока остальная армия вставала, словно полумертвый зверь, чтобы начать очередной ночной переход. Он стоял, прислушивался. В воздухе висел запах крови.

  Вождь Войны Желч слышал, как жена мучится в родах. Звук наполнял его ужасом. Бывает ли что страшнее? "Принести дитя в такой мир. Во имя падения Колтейна, мы пролили мало крови? Разве мало мы носим шрамов, взгляните?"

  Он хотел бы закутаться в меха, чтобы ничего не знать - но не мог пошевелиться. Тело словно бы умерло. Оставалось лишь корчиться внутри. "Родиться от умирающей матери. Кто стоит около нее? Шельмеза. Последние живые кудесницы. Но нет там дочерей. Нет сыновей с женами. Нет меня. Впервые я не стану свидетелем того, как у жены рождается дитя. Последнее дитя".

  Нож коснулся щеки. Голос Жастеры зашипел в ухе: - Если ты не пойдешь туда, убью.

  "Не могу".

  - Убью, потому что ты трус. Слышишь, Желч? Заставлю тебя вопить, заглушая звуки мира - даже вопли твоей жены. Забыл? Я семкийка. Вся ночь станет для тебя вечной мукой. Будешь молить об избавлении, но я не смилуюсь!

  - Начинай, женщина.

  - Разве отец не становится на колени перед матерью в миг рождения? Разве он не поклоняется силе, которой не наделен? Не глядит в глаза любимой женщины, чтобы узреть власть странную и ужасающую - а она даже не видит его, смотря вдаль, смотря в себя? Разве не полезно мужчине испытать смирение? Скажи, Желч, что не согласен узреть это вновь, в последний раз в жизни! Поклянись!

  Он моргнул. Кончик ножа глубоко погрузился, скребя по скуле. Он ощущал кровь, струящуюся по челюсти, по краю уха. - Не мой сын, - шепнул он.

  - Твой. Не понимаешь, дурак? Это будет последнее дитя хундрилов! Последний из Горячих Слез! Ты Вождь. Дитя должно родиться и поглядеть тебе в лицо! КАК ТЫ СМЕЕШЬ ОТКАЗЫВАТЬ ЕМУ?!

  Он сипло втягивал воздух. "Есть ли во мне хоть что-то? Найду ли я силы сделать то, чего она требует? Я... я потерял так много. Так много".

  - Наша последняя ночь, Желч. Будь Вождем в последний раз. Будь супругом. Будь отцом.

  Слабая трясущаяся рука потянула прочь меховые шкуры - он заметил движение, удивился... "Моя рука? Да". Застонал, пытаясь сесть. Нож соскользнул с окровавленной щеки. Он поглядел на Жастеру.

  - Мой сын... выбрал правильно.

  Глаза ее стали круглыми. Лицо побелело. Она отпрянула.

  Желч откинул шкуры, начал искать оружейный пояс.

  Привлеченная криками матери, Баделле пошла вперед. Дети за ней. Седдик хромал рядом. Они сходились, как сжимается втянутый в легкие воздух.

  Армия вышла в поход. Ей не верилось, что солдаты найдут силы встать, посмотреть на восточные пустоши. Она не понимала, в чем источник их силы, твердой воли в глазах. Не понимала, почему они вот так смотрят на нее и Седдика и прочих детей Змеи."Словно мы стали святыми. Словно благословили их. Тогда как на деле они нас благословили, ведь мы не умрем в одиночестве. Мы умрем в руках мужчин и женщин, мужчин и женщин, ставших нам отцами и матерями".

  Но тут, в лагере хундрилов, новое дитя готово войти в мир.

  Когда она подошла, когтистые воины окружали шатер. Она заметила неподалеку труп лошади, встала на него.

  Дети увидели, повернулись, зная, что будет. Она поглядела вниз, в сияющие глаза Седдика, и кивнула.

  Баделле пробудила голос. - Сегодня мать ходит в ночи.

  Воины тоже повернулись - выбора у них не было. Она заставит их слушать, хотя бы чтобы отдать последнее, что имеет. "Где всё началось, там и кончится. Единственное мое достояние. Слова".

  Сегодня мать ходит в ночи

  В пустыне последних снов

  Под звезд слепыми глазами

  Солдаты должны выступать

  За ней, по мертвому следу

  За истиной, нас связавшей

  Оставив в ямах тела

  Ввысь смотрит она, мы гибнем

  А небу не видно конца

  Идем, чтобы снова родиться

  Но роды еще впереди

  Сегодня мать ходит в ночи

  Вся армия стала детьми

  Но что у нее ты попросишь

  Когда настанет заря?

  Зачем ты требуешь громко

  Когда ее руки пусты

  И нечего больше дарить?

  Сегодня мать ходит в ночи

  Ведь где-то дитя заблудилось.

  Все смотрели, но она не могла прочитать выражение их лиц. Да и слова, только что сказанные, едва помнила. Поглядела на Седдика - тот кивнул, сказав, что поймал их, собрал, словно игрушки в свисающем с локтя мешке. "Став мужчиной, он их запишет, запишет всё, и однажды ночью отыщет его незнакомец, поэт, шепчущий песни и сказки.