Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

— Вези, указывай свои тылы, каким обил пороги.

— А может, доразу в штарм, а? Новый командующий явился. Хоть и царский полковник, а, гляди, сердце имеет.

— Понадоблюсь, сам вызовет.

Долго плутали по тесным немощеным улочкам. Пробившись к Волге, встали у замшелого кирпичного лабаза.

— Шинеля тут, валенки… — подсказал начснаба. — Галушко самый орудует… Верткий, дьявол, спасу нема.

В глубине двора, возле деревянного флигелька — кучка людей. Твердо ступал Борис начищенными сапогами в разболтанную колесами грязь.

— Мне Галушко…

Плюгавый, желтоусый, в парусиновой бекеше с овчинным воротником, переступив, повел вбок взглядом: искал в ком-то защиты. Борис немигающе уставился на него.

— Станешь гонять еще моих людей и коней туда-сюда… Со мной будешь иметь дело.

— Товарищ Думенко, если не ошибаюсь?

Он обернулся на голос. Высокий прямошеий гвардеец. По осанке, покрою шинели, белявому улыбчивому лицу — из благородных, офицер.

— Во-первых, приветствия положены в армии по уставу…

Что-то удержало Бориса — не высказал просившихся на язык слов.

— Может, все-таки познакомимся? Егоров. Командарм. — Вынул из кармана шинели руку, протянул. — Два дня уже собираюсь навестить вас. Да вот тылы держат. Как там поживают конники?

Ладонь теплая, мягкая, но сила в ней, в самом деле, гвардейская. Борис глушил светлячки в глазах тяжелыми верхними веками.

— Отсыпаются пока…

— Надолго ли?

— Не знаю. Это у вас надо спросить.

Прощаясь, приложил ладонь к папахе. Покачиваясь на рессорах, ругал себя: ничего не может о человеке сказать, а отношения уже натянул, как тетиву на лук…

Вечером покаялся Настенке:

— Напоролся на нового командарма…

В ее синих глазах — тревога. Поцеловал в глаза, успокоил:

— Да вроде страшного не произошло… Со старым, сама знаешь, дружба не склеилась… И с этим не хотелось бы такого. Вовсе теперь прямое начальство. Дивизия — не бригада.

С вечера обрушился северный ветер. Сперва сыпанул ядреной крупой, с полуночи повалил снег. Мороз успел обжечь вывороченные колесами ухабы. Снег к утру укутал их козьим пуховым покрывалом.

Белые не проявляют активности, справляют рождество Христово. Но праздники-то не век будут тянуться… Своя газета, армейская, «Солдат революции» и центральные приносят облегчение: австро-германцы покатом проваливают с Украины. Но тут же рядом проскальзывает тревога: надвигается с юга Антанта… Хрен редьки не слаще. Краснов, потеряв опору с левой руки, спешно переставляет группы войск. Стягивает к Царицыну, на третий штурм…

На рассвете, еще черти на кулачки не бились, Думенко поднял с постели начальник караула. Телефонограмма. Из штарма. Срочная. К командарму на совещание…

Выехал затемно. Тачанку швыряло на ухабах. Больно стукнулся локтем о пулемет. Чертыхаясь, втягивал подбородок в пуховый шарф, намотанный Асей под шинель. Ткнул Мишку кулаком, облаял:

— Дорогу бы выбирал поровней, сатана.

Колеса залихорадило на булыжниках городских окраин. Засосало нехорошо под ложечкой: как-то встретит? Забыл или положил камень за пазуху? Вовсе невмоготу поделалось, когда вспомнил женины слова:

— Беды наживешь ты себе со своим норовом… Ой, наживешь…

Тревожилась она по поводу недавнего совещания в Бекетовке, проводимого Реввоенсоветом на Южном участке фронта. Сцепились они с членом РВС армии Ефремовым. На его выступление он, Борис, заявил:

— Место политкома — на позиции, рядом с командиром. А не при штабе, в политотделе, штаны протирать…

Подкатили на Московскую к штабу армии ко времени. В просторном вестибюле толкался народ. Угадал и своих. У окна, дымя папиросами, стояли Шевкопляс и Колпаков. С Шевкоплясом видались вчера. С братом с самого октябрьского прорыва не доводилось встречаться. По белозубой широкой усмешке его Борис понял, что разговор шел о нем.

— Ну, братан, поздравляю за все сразу. — Обнял Григорий за плечи, встряхнул крепко. — И с дивизией, и с женой, и с именной шашкой… А там, гляди, боевым орденом отличат.

— Ага, он его отличит… — Шевкопляс недовольно сморщился. — Рази не знаешь ты его, черта? Дураком обозвал…

— Помолчал бы ты, Шевкопляс, — буркнул Борис, доставая часы. — Минуты две осталось. Кстати, его подарок.

Григорий Колпаков потянулся.

— Эхма, золотые, с брелоком… Звонют?

— Барахлят. По царским время сверяю, — усмехнулся, водворяя подарок в карман. — По тем, серебряным… Сколько уже годов…

Подошел Сергеев, армейский штабист. С формированием кавдивизии у него четче определилась должность — инспектор кавалерии армии.

— Мой начальник, — представил его Борис.

Сергеев, закручивая помокревшие кончики лихих драгунских усов, прогудел простуженным басом:

— Вставал бы ты, Борис Макеевич, на это клятое место. А мне бы — в строй. Возись вот теперь с вашим братом, конником, составляй всякие бумажки, акты… Тоска зеленая, ей-право.

— Э, не-е, — Борис погрозил пальцем. — Сниму Краснову кочан в Новочеркасске, поставлю ему в