Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры - Кларк Эштон Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Где же находится твоя родная земля? Как нам ее называть? Как отличить вести о ней от вестей из всех прочих земель?»
«Увы, я не знаю, в какой стороне лежит эта земля, ибо нет о ней упоминаний в пространных, потемневших от времени свитках географов, да и старые мореходы, обошедшие семь морей, не отметили ее на своих картах. И названия этой земли я не знаю, хотя мне известно, как зовутся даже империи среди невидимых нашему глазу созвездий. Говорил я на множестве языков и дикарских наречий, о которых не ведает и Вавилон; и я слышал речь многих народов, в том числе на таинственных островах в море пламени и в море снега. Слышал громы небес и земные мелодии лютни; слышал бой боевых барабанов, нескончаемый звон мошкары, сокрушительные стенанья самума, сладкозвучье эбеново-хрустальных лир; слышал звон малахитовых колоколов с языками из чистого золота; слышал песни диковинных птиц, подобные женским вздохам или журчанью фонтанов; слышал шепот и яростный рев огня, сонный лепет ночных городов и галдеж городов на рассвете; слышал плеск уходящей воды на пороге пустыни. Все, все это я слышал, но никогда и нигде, ни на одном языке, не прозвучало ни слова иль звука, хоть немного похожего на названье, кое тщусь я узнать».
Кситра
Коварны и многолики сети Демона, что преследует избранные души с рождения до смерти и со смерти до рождения, через множество жизней.
«Заветы Карнамагоса»
Давно уже опустошительное лето пасло свои солнца, точно огненно-красных жеребцов, на бурых холмах, что притулились в предгорьях Микразианских гор, в диком Синкоре, на восточном краю земли. Полноводные потоки, берущие начало в горах, превратились в вялые ручейки и жалкие лужицы, гранитные валуны облупились от жары, голая земля растрескалась и раскололась, а чахлая низкая трава выгорела до самых корней.
Поэтому юному Кситре, пасшему черных и пегих коз своего дяди Порноса, приходилось с каждым днем уходить со своим стадом все дальше и дальше по ущельям и вершинам холмов. Как-то раз под вечер на излете лета он набрел на глубокую скалистую лощину, в которой никогда прежде не бывал. Подземные родники питали здесь темное и прохладное горное озеро, а уступы крутых берегов заросли травой и кустарниками, которые не вовсе утратили еще свою свежую зелень.
Удивленный и очарованный, юный козопас последовал за своим резвым стадом в этот затерянный рай. Едва ли козы дядюшки Порноса по доброй воле покинули бы такое изобильное пастбище, поэтому Кситра решил не утруждать себя присмотром за стадом. Завороженный пейзажем, он, утолив жажду прозрачной родниковой водой, сверкавшей, словно золотистое вино, отправился исследовать долину.
Уголок этот казался ему поистине райским садом. Повсюду взор его пленяли все новые и новые прелести, которым каким-то чудом удалось спастись от безжалостных солнц, – цветы, крошечные и бледные, как вечерние звезды, резные нежно-зеленые пахучие папоротники, растущие в сырой тени валунов, и даже съедобные оранжевые ягоды, которые в этом уединенном раю никто не объедал.
Позабыв и о том, как далеко уже и без того забрался, и о гневе дядюшки Порноса, неминуемом, если он, Кситра, опоздает вовремя привести стадо на вечернюю дойку, юный козопас все дальше углублялся в извилистые скалы, опоясывавшие долину. С каждым шагом утесы становились все более дикими и неприступными, а долина сужалась, и вскоре он достиг ее конца, где дорогу преграждала скалистая стена. Однако здесь он наткнулся на нечто такое, что показалось ему еще заманчивее, чем цветы, папоротники и ягоды.
Перед ним у самого подножия отвесной скалы зиял таинственно разверстый зев пещеры. Можно было подумать, скала расступилась перед самым появлением Кситры, ибо на камнях были явственно видны линии разлома, а трещины в земле вокруг отверстия не успели еще зарасти мхом, обильно покрывавшим все вокруг. На растрескавшемся скалистом уступе над входом в пещеру виднелось чахлое деревце, чьи недавно обломанные корни висели в воздухе, а стержневой корень упрямо цеплялся за скалу у ног Кситры, где, по всей видимости, дерево росло прежде.
Удивленный и заинтригованный, мальчик вгляделся в манящий сумрак пещеры, откуда на него необъяснимым образом вдруг повеяло нежным благоуханным ветерком. Воздух был напоен странными ароматами, какие бывают разве что в ночных грезах. Они вызывали в памяти терпкий запах храмовых курений и дарующих дремотную негу роскошных опиумных цветов. Ароматы эти растревожили все чувства Кситры, суля невиданные чудеса. Казалось, пещера была вратами в какой-то неведомый мир – и врата эти гостеприимно распахнулись прямо перед Кситрой. Будучи натурой пылкой и склонной к приключениям, он не испытывал страха, который одолел бы на его месте почти любого другого. Охваченный безудержным любопытством, он подобрал валявшийся под деревом сухой смолистый сук и, соорудив из него факел, вошел в пещеру.
Он очутился в галерее с неровными сводами, которая уходила вниз, точно глотка некоего чудовищного дракона. Пламя факела затрепетало, вспыхивая и чадя, под порывом теплого ароматного ветерка, все сильнее дувшего из глубин пещеры. Склон под ногами стал опасно крутым, но Кситра отважно двигался дальше, спускаясь по неровным каменным уступам.
Как это случается во сне, он был полностью поглощен загадкой, на которую набрел, и даже думать забыл о своих обязанностях. Он не смог бы сказать, сколько времени уже длится его спуск. Но тут вдруг порыв горячего ветра, налетевший, точно выдох озорного демона, затушил факел.
Кситра беспомощно затоптался в темноте, пытаясь найти на этом опасном склоне надежную опору для ног, и на мгновение чары развеялись. Черной волной накатила паника, но не успел он даже вновь зажечь факел, как понял, что ночь вокруг вовсе не кромешная, а где-то далеко внизу, в глубинах пещеры, слабо брезжит золотистое сияние. Это новое диво так поразило его воображение, что он, позабыв про тревогу, двинулся на загадочный огонек.
Добравшись до конца долгого спуска, он протиснулся сквозь узкий
