Первый выстрел - Георгий Тушкан

— Ни одного!

— Что-то я не понимаю. Значит, боя не было? Ты учти. Если вы захватили в плен белобандитов, тогда их будут судить и вожаков, конечно, расстреляют. Если же они сдались по амнистии, это совершенно другое дело — тогда мы их не тронем.

Юра готов был провалиться! Пришлось чистосердечно рассказать, как было дело.

— Да вы носов не вешайте! — улыбнулся Гаврилов. — Ведь вышли они только после вашей стрельбы? Значит, колебались.

Гаврилов объяснил белогвардейцам, что если советская власть объявила амнистию, она выполнит свое обещание. Но только если кто хитрит и собирается снова выступить против советской власти, пусть пеняет на себя. А так — каждому найдется работа. Только мирный дружный труд граждан покончит с разрухой и голодом. В винодельческом Судаке с продуктами туго, но амнистированным выдадут на дорогу паек, судно отвезет их в Феодосию, а оттуда они могут отправляться куда угодно.

На тротуар вынесли стол. Комсомольцы начали перепись: фамилия, имя и отчество, год рождения, место рождения, звание, часть. Но когда были переписаны все семьдесят шесть амнистированных, вдруг оказался семьдесят седьмой: Курышкин Константин Александрович, 1904 года рождения. Юра удивленно посмотрел на стоящего перед ним подростка. Высокий, худенький, одетый в гражданское пальто, щеки ввалились, глаза блестят.

— Ты же не военный и не из их… — хотел сказать «банды», но поправился: — отряда…

— Честное слово, я кадет…

— А почему не в форме?.. Это ваш? — обратился Юра к старшему офицеру.

— Нет! В первый раз вижу.

— Запишите! Очень прошу! Я… голодаю. Я правда кадет. Только я сбежал, когда наш кадетский корпус начали грузить в Ялте на пароход… Если запишете, я получу паек и уеду в Феодосию, а оттуда домой, в Харьков.

— Не запишу. Идем со мной!

И он повел кадета к Сергею Ивановичу. Паренек рассказал, как их, голодавших детей московских рабочих, отправили в Крым на поправку еще при советской власти. Потом Крым заняли белые, и часть мальчиков записали в кадетский корпус. Сейчас, когда белые бежали, кадетов повезли в Ялту, чтобы посадить на пароход. Он сбежал, и не один он… Парень был совсем болен, лицо его пылало.

Сергей Иванович приказал Юре отвести хлопца в больницу.

По дороге Юра спросил:

— Ты военное дело знаешь?

— Учили. А что?

— У нас комсомольский отряд. Хочешь, идем к нам… Военспецем будешь.

— Конечно, хочу… Только сейчас голова очень болит.

— Ничего, поправишься!

Костя, так его звали, скоро выздоровел. До отъезда в Москву он жил у Степы и действительно учил ребят читать военные карты, составлять кроки местности, тактике взвода в бою.

Как-то вечером прибежал Коля и сообщил очень неприятную новость. Сережа наконец-то вернулся в Судак. Но его тут же, через час, увезли на грузовике в Феодосию какие-то феодосийские товарищи, с которыми он ездил по деревням. Сергей будет работать в укоме комсомола, в Феодосии.

— Вот так фунт! — рассердился Юра. — Нас же обоих назначили организаторами комсомола. Я так ждал, что он приедет, мы вместе будем… Свинья он, вот что! Сбежал!

— Да ты что? — удивился Коля. — Ему приказали, не сойти мне с места! А что наш судакский будет в укоме, это даже очень хорошо. Литературы получим побольше, плакатов, — заключил он, хитро прищурив глаз.

События набегали одно на другое. Как будто дни и ночи сорвались с места и пустились вскачь…

Ранним утром из Феодосии пришла фелюга, парусное судно. У Юры защемило сердце. На этой фелюге Петр Зиновьевич должен был уехать в Феодосию, а затем в Киев, куда его пригласили в Украинский наркомат земледелия — организовать сельскохозяйственное училище.

Юра побежал домой. На крыльце он увидел красноармейца. Это его не удивило: кто-нибудь из квартирующих…

Не заходя в дом, он отправился на конюшню покормить Серого.

Его остановил окрик:

— Юрко, ты меня не узнаешь?

Юра обернулся.

— Тимиш! — закричал он и бросился к другу.

— Как ты сюда попал? — только и смог произнести Юра.

— Из Старого Крыма. Тебя навестить отпросился.

Оказывается, Тимиш уже год как пошел добровольно в Красную Армию, воевал, был вторым номером пулеметчика на тачанке… «Эх, и кони у нас были!» Под Каховкой его легко ранили. А теперь, когда Врангеля добили, пришел приказ: отправить из полка пять молодых красноармейцев для учебы на рабфак — рабочий факультет при Московском университете. Там их подготовят к поступлению в университет.

— За три года курс гимназии надо одолеть, — сказал Тимиш, поправляя на голове буденовку. — Вот в Москву еду…

— Как же ты узнал наш адрес?

— Очень просто. Ганна ведь писала в Эрастовку, к своим. Мы знаем, где вы живете. Вот и пришел навестить своих эрастовских…

Пришел Петр Зиновьевич. Он уже знал о прибытии фелюги и был сейчас в гимназии, прощался с товарищами по работе.

Уезжаешь, значит? — сказал Юра, вложив в эти слова все, что было в душе, — грусть расставания, недовольство решением отца, страх перед будущим и неожиданно появившееся чувство одиночества.

— Остаешься главой дома! — не то шутя, не то с оттенком печали произнес отец. — Я вызову вас к весне.

Сели обедать. Отец принес вина. Юлия Платоновна подала суп из крольчатины и каждому по маленькому кусочку кролика и ломтик лепешки.

— Сейчас у нас в Судаке не густо! — пояснил Петр Зиновьевич.

Тимиш вынул из своего мешка буханку хлеба, две банки консервов и положил на стол.

— Э, брат, не примем! — сказал Петр Зиновьевич. — Тебе надо до Москвы добираться, далеконько… А рабфаки — отличное дело! Лет через десять-двенадцать, может, профессором станешь, а? И я по твоим учебникам будущих агрономов учить буду?..

— Где там твой дядько, Тимиш? — спросил Юра.

— В Екатеринославском губкоме партии.

— А Илько? Слышно что о нем?

— Илько командует эскадроном в коннице Буденного. До самой Варшавы доскакал. Был ранен. Сейчас, писали из Эрастовки, он на конезаводе, растит кровных коней для Красной Армии.

Допоздна сидели они на веранде. Юра рассказывал о Судаке, о Генуэзской крепости, о Гоге и Тате Бродских, о комсомоле. Стесняясь, уставив глаза в пол, Юра сказал, что дружил с Лизой. «Очень хорошая она. Только вот беда — дочка графа. Нельзя мне теперь с ней дружить, несознательно будет…»

— Да, брат, — вздохнул Тимиш, — дочка графа… Хуже не придумаешь…

На фелюге из Феодосии приехали Семен с Ганной. Семен был назначен судакским военкомом.

Семен вызвал Шуру Сандетова, Юру и еще нескольких товарищей из разных отрядов. Разговор был не очень приятным.