Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа - Понсон дю Террайль

Сэр Вильямс лукаво улыбался, как бы говоря: да, милое дитя, да, мой прелестный шалун, ты был всем этим.

– За две страницы моей жизни меня отправили бы плести снасти в Тулон на весь остаток жизни, а еще за две пришлось бы, пожалуй, познакомиться и с гильотиной. Но, разумеется, маркиз де Шамери-Салландрера ни под каким видом не предъявит этих четырех страниц истории Рокамболя.

Сэр Вильямс засмеялся.

– Ты подал мне отличную мысль, дядя, – продолжал Рокамболь, намекая на происшествие в Клиньянкуре. – Я отделался от трех стеснявших меня персон: Цампы, Вантюра и мамаши Фипар. Теперь в целом мире один ты знаешь, что маркиз де Шамери назывался некогда Рокамболем.

В этот момент молния осветила лицо сэра Вильямса. Он улыбался добродушно, как бы говоря: ты знаешь, что я тебя никогда не выдам, что я в тебя воплотился, что я люблю тебя как сына.

Увидев эту улыбку, Рокамболь судорожно вздрогнул.

– О, какая ночь! Какая ночь! – сказал он, когда громовой удар поколебал соседние холмы. – Дядя, ветер ужасно бушует! Это булочник посылает нам свой свадебный подарок.

Сэр Вильямс одобрительно хлопнул его по плечу.

– Мы находимся теперь в нежилой части замка, никто не услышит тут, если бы даже резали человека. Странно, дядя, что в жизни людей нашего сорта бывают минуты, когда человек начинает вдруг любить добродетель!

– Видишь ли, – продолжал Рокамболь после минутного молчания, – я хочу теперь вести порядочную жизнь и хочу, чтоб Концепчьона была счастливейшей женщиной, чтобы весь свет уважал ее, чтобы бедные меня благословляли. Я буду творить добро, буду щедр, великодушен – такова обязанность гранда Испании.

Сэр Вильямс одобрительно захлопал в ладоши. – Честное слово, – продолжал между тем Рокамболь, – бывают минуты, когда я воображаю себе, что я родился маркизом де Шамери, что никогда не был Рокамболем и никогда не знал отвратительного каналью, который называется сэром Вильямсом.

Рокамболь произнес эти слова со смехом, так что слепой не обиделся на него.

– Но у тебя, – начал опять Рокамболь, – самые безнравственные принципы, а в особенности один из них, весьма опасный даже для тебя самого: ты находишь, что если два человека были сообщниками, то сильнейший из них должен всегда отделываться от слабейшего.

При последних словах в душе сэра Вильямса зашевелилось смутное беспокойство, и он сделал движение, чтобы встать с места.

– Болван! – заметил Рокамболь. – Дай же мне посмеяться вдоволь, чтобы хоть несколько разнообразить нашу беседу. Я тебе сейчас расскажу одну легенду. Под нами овраг глубиной в сто метров, усаженный острыми каменьями, и я могу уверить тебя, что тот, кто прыгнет туда, непременно сломает шею.

Сэр Вильямс нахмурился и опять хотел встать, но Рокамболь удержал его, сказав:

– Дай же мне кончить, дядя! – и при этом он обвил его шею руками.

– Ты не можешь себе представить, дядя, – продолжал Рокамболь, совершенно изменяя свой голос, – как мне тяжело расставаться с тобой. Если бы не необходимость для маркиза де Шамери никогда не знаться с разбойником сэром Вильямсом…

Только тогда сэр Вильямс понял, наконец, умысел Рокамболя и, вырвавшись из его объятий, встал и хотел бежать. Но Рокамболь снова схватил его и обвился вокруг его тела.

– О! На этот раз, – сказал он, – все кончено, почтенный. Твоего рева здесь никто не услышит, ветер и гром заглушат его.

И Рокамболь свалил его с ног и прижал на самом краю парапета.

– Смерть твою, почтенный, – проговорил он насмешливо, – объяснят тем, что ты слишком высунулся вперед и, потеряв равновесие… понимаешь?.. упал. Будь, впрочем, покоен, я пролью о тебе несколько слезинок и после твоих похорон женюсь на Концепчьоне.

С этими словами Рокамболь столкнул сэра Вильямса в пропасть.

В глубине оврага раздался вопль, и затем Рокамболь услышал глухой шум от падения тела, разбившегося о камни.

В этот самый момент грянул гром, поколебавший замок до основания, и ослепительная молния осветила мгновенно и небо, и землю, и овраг, называемый Долиной мертвых, где испуганный взор злодея увидел труп сэра Вильямса. Пророческие слова его: «Я твой добрый гений. Когда меня не будет, твоя счастливая звезда закатится» – эти слова огненными буквами запылали вдруг в памяти убийцы. Он упал на колени и пробормотал:

– Мне страшно… О, страшно!..

Книга VII. Мщение Баккара

пустя два месяца после рассказанных нами событий в пять часов утра ехал из Орлеана по Императорской дороге почтовый экипаж.

Императорская дорога вела из Тура в маленький городок Г.

В трех милях от этого городка, лежащего вдали от железной дороги, находилось обширное и богатое поместье Оранжери, в котором восемнадцать лет назад скончалась маркиза де Шамери, мать покойного Гектора де Шамери и девицы Андрэ Брюно.

В почтовом экипаже сидели два человека. Это были наши знакомые: виконт Фабьен д'Асмолль и мнимый маркиз Альберт де Шамери, т. е. Рокамболь.

Он был страшно бледен. Погруженный в мрачную думу, он смотрел вокруг себя взором, выражающим смертельную тоску и полную апатию ко всему.

Виконт, видимо, тоже был расстроен.

– Бедный Альберт, – проговорил он после долгого молчания, – знаешь ли, что я опасаюсь за тебя?

– За меня? – спросил Рокамболь, невольно вздрогнув и затем горестно улыбнувшись. – По какой же это причине ты опасаешься за меня?

– Вот уже около двух месяцев, как я стараюсь разгадать твою печаль, но до сих пор блуждаю в догадках.

– А между тем разгадать ее вовсе не так трудно, – проговорил Рокамболь, улыбаясь. – Тебе известно, что я люблю Концепчьону.

– Ну и что же? Ведь не далее как через шесть недель ты будешь ее мужем.

– Нет, меня терзают какие-то мрачные предчувствия, – прошептал Рокамболь.

– Бедный Альберт, – сказал виконт, – это не что иное, как нервная слабость, по причине которой ты не в состоянии твердо стоять пред случайностями рока.

– Рока? – прошептал в ужасе Рокамболь. – О, не произноси этого слова! Оно заставляет меня трепетать.

– Альберт, – проговорил виконт с душевным волнением, – я никак не предполагал, чтобы в тебе было так мало мужества. Ведь счастье твое не потеряно: оно только отсрочено на шесть недель. Правда, случай был потрясающий: маркиз де Салландрера был поражен апоплексией в тот день, когда должно было состояться бракосочетание, и невесте вместо подвенечного платья пришлось надеть траур. День этот был еще тем ужаснее, что тогда погиб и твой бедный матрос, сделавшись жертвой бури. Но все-таки, друг мой, это не оправдывает полнейшую потерю в тебе мужества.