Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа - Понсон дю Террайль

На следующий день, в воскресенье, деревенский пастор огласил о скором вступлении в брак маркиза Альберта-Фридерика-Оноре де Шамери, отставного офицера англо-индийской морской службы, с девицей Пепитой Долорес Концепчьоной, дочерью герцога де Салландрера.

То же самое объявление с самого утра было прибито к дверям мэрии той же деревни. Сельский нотариус Гоше, приглашенный на завтрак виконтом д'Асмоллем, провел потом целых два часа наедине с герцогом де Салландрера. В четыре часа парадная зала древнего замка представляла самый торжественный вид.

Среди комнаты стоял стол, возле которого в кресле с позолоченными гвоздиками величественно восседал сельский нотариус в белом парадном жилете с полновесным брюшком.

Вокруг него сидели виконт Фабьен д'Асмолль с супругой виконтессой Бланш д'Асмолль, герцог и герцогиня де Салландрера и, наконец, сэр Вильямс, которому угодно было украсить своей персоной этот семейный праздник.

Сэр Вильямс был великолепен по своей осанке, неподвижности и достоинству. Одетый в длинный коричневый сюртук и в черную шелковую ермолку, он сидел в трех шагах от нотариуса, и его страшное лицо выражало такое полное блаженство, что выражение это уменьшало его чудовищное безобразие.

Невдалеке сидели рука об руку Рокамболь и Концепчьона, разговаривая шепотом.

Нотариус писал.

– Не угодно ли вам прочитать вслух контракт? – сказал ему герцог де Салландрера, когда он кончил писать. Нотариус встал и начал читать брачный контракт маркиза де Шамери и сеньориты де Салландрера.

Этот контракт укреплял за Концепчьоной два миллиона приданого, объявлял о состоянии маркиза де Шамери, восходящем к семидесяти пяти тысячам ливров поземельного дохода, гласил о намерении маркиза де Шамери просить государственных канцлеров Франции и Испании о присоединении своей фамилии к фамилии

Салландрера, прибавлял, что герцог будет ходатайствовать у ее величества королевы испанской о разрешении передать своему зятю титул герцога и гранда, и кончался условием, что в случае смерти одного из супругов все состояние непосредственно переходит в руки другого. По окончании чтения все подписались. Матрос Вальтер Брайт, или, лучше сказать, сэр Вильямс, подписался последний. Волнение его было так велико в эту минуту, что рука его, твердо державшая кинжал в былое время, дрожала теперь, как осиновый лист, а в глазах сверкали две крупные слезы.

– Бедный старикашка, – подумал Рокамболь. – У тебя, пожалуй, достанет глупости вообразить, что не я, а сам ты женишься на Концепчьоне!

Он взял слепого под руку и отвел его к креслу, пожимая ему руку с некоторым увлечением.

Вечером того же дня, так достойно увенчавшего тяжелые труды Рокамболя, небо стало покрываться сплошными свинцовыми тучами, беспрерывно рассекаемыми молнией. Воздух странно сгустился, и к полночи за молнией последовали уже громовые удары. Начиналась буря, одна из тех страшных бурь, какие можно видеть только в горах.

Виконт д'Асмолль с женой, герцог, герцогиня и Концепчьона занимали комнаты в первом этаже. Рокамболь и сэр Вильямс жили в верхнем. Все окна этого этажа выходили на террасу.

Маркиз пожелал, чтобы комната его была рядом с комнатой Вальтера Брайта.

Каждый вечер, когда все расходились на ночь, Рокамболь и сэр Вильямс прогуливались по феодальной террасе, разговаривая о своих делах.

В этот вечер оба они рано воротились в комнаты. В полночь в замке все уже были в постели. Один только маркиз де Шамери ходил взад и вперед по своей комнате, скрестив руки и мрачно опустив голову, как будто боролся сам с собой.

По временам он останавливался, хмурил брови, закрывал лицо руками и затем опять принимался шагать по комнате под влиянием каких-то мятежных мыслей.

Иногда же он подходил к окну и, прижав свое бледное лицо к стеклу, всматривался в черный небесный свод, ежеминутно рассекаемый молнией.

Что же могло до такой степени волновать Рокамболя?

Брачный контракт его подписан, завтра в это время он будет уже мужем Концепчьоны. Не случилось ли чего-нибудь, что может замедлить осуществление его мечты?

Ничего не было.

Рокамболь волновался так потому, что в эту минуту он принимал одно страшное, ужасное решение, которого требовал его интерес и опровергало сердце, если только у злодея может быть сердце. Словом, внутри него боролись два голоса. Один, внушаемый странным, зверским эгоизмом злодея, требовал уничтожения доказательств его преступлений. Другой шевелил в душе и разуме давно заглохшее чувство жалости и признательности.

Но всякой борьбе бывает конец. Один голос постепенно замолк, другой становился громче и повелительнее.

– Надо кончать, непременно надо, – пробормотал Рокамболь, подняв свое бледное лицо. – Я буду грандом Испании, и для всего мира маркиз де Шамери, муж Концепчьоны должен быть самым честным человеком.

Тут Рокамболь не колебался больше. Он застегнул сюртук до самого подбородка, нахлобучил на глаза ермолку и пошел к сэру Вильямсу.

Слепой сидел на постели, погруженный в задумчивость.

На дворе шумела буря, громовые удары быстро сменялись один другим, сильный порывистый ветер вертел флюгера на башнях древнего замка.

– Ты тоже не спишь, дядя? – сказал Рокамболь, ставя свечку на ночной столик. – Буря утомляет тебя, а?

«Да», – кивнул головой сэр Вильямс.

– Я тоже лег в постель и опять встал. Не спится! Да и можно ли заснуть накануне свадьбы?

Добродушная, снисходительная улыбка пробежала по губам сэра Вильямса.

– Послушай, – продолжал Рокамболь, – если тебе не хочется спать, надень халат и туфли и пойдем выкурить сигару на террасе. Там все-таки не так жарко и душно, как в комнатах.

Слепой кивнул головой в знак согласия.

– Я хочу потолковать с тобой о своих планах на будущее, – говорил Рокамболь, одевая сэра Вильямса, и, взяв его под руку, прибавил полунасмешливым тоном:

– Пойдем, почтенный, прогуляться по террасе готического замка, который отныне принадлежит мне, потому что герцог купил его у виконта Фабьена.

Говоря таким образом, Рокамболь отворил балкон.

– Иди смело, – сказал он, – пол комнаты вровень с балконом.

Сэр Вильяс вышел на террасу, а Рокамболь, все еще бледный, чувствовавший страшное биение сердца, задул свечку, стоявшую на ночном столике, и затем, подойдя к слепому, усадил его на парапет террасы, не более двух футов вышины.

– Дядя, – заговорил он, стараясь придать своему голосу беззаботный и насмешливый тон. – Не знаю, где я родился, всего вероятнее, на койке; отец мой умер на эшафоте, я был целовальником, вором, убийцей – черт знает кем!

Сэр Вильямс лукаво улыбался, как бы говоря: да, милое дитя, да, мой прелестный шалун, ты был всем этим.