Книга о музыке - Юлия Александровна Бедерова

обсуждали, что такое ад на земле, и Илья сказал: «Для меня ад — это когда я еду в машине, и у меня работает радио, у кого-то рядом в машине тоже работает радио, и еще у кого-то, где-то идет оркестр, а еще играет радио на улице. Вот это для меня ад на земле». Мы в этом аду выросли, в одновременном звучании невыключаемого радио, телевизора, магнитофона, в этой смеси пропаганды, какой-то советской музыки, популярных песен, доносящихся отовсюду. В советское время люди часто оказывались в звуковой пытке. И когда я занимался проектом «Дау», я понимал, что не хочу для него никакой музыки отдельно писать. Чем больше я изучал это время, тем больше понимал степень вот этого одновременного грохота жизни: звона проводных телефонов, криков через улицу, когда мимо едет трамвай и ничего все равно не слышно, гудят машины, где-то едет лошадь, где-то работает радио, где-то играет оркестр. Все жили в звуковом месиве. А сейчас мир затих, и что-то изменилось в восприятии. Тихо шуршат электрические автомобили, люди шепчутся в мобильном телефоне, сидят в наушниках, потом уезжают куда-то вдаль, а там, в этой дали, в поле звучит, например, электронная музыка и все входят в какое-то новое состояние, переходят в другое пространство. Я думаю, что я человек внутри поколения стандартный, но внутри времени уже принадлежу к отмирающему виду животных: они выросли в музыке, как в трагедии, в грохоте, как в аду, и смотрели на все из страдания, которое единственное украшало достоинство русского человека. Потом это изменилось, но сейчас нам опять подарили эту возможность страдания, позора, стыда. По большому счету, еще на несколько поколений. Ты снова не можешь не чувствовать себя говном, не можешь улыбаться, ты должен страдать, выть, завывать. Потом в этом вое, наверное, родится какая-то другая, новая музыка.

Возвращаясь к моей счастливой детской травме Шнитке, к друзьям и родным моего отца, я вспоминаю, что еще как будто оказался внутри голоса виолончели. Двоюродный брат отца Валентин Берлинский был виолончелистом, родители дружили с виолончелисткой Натальей Гутман. Иногда Гутман, находясь где-то на гастролях, могла позвонить из гостиницы моим родителям, положить рядом с собой трубку телефона — тогда телефоны еще были с трубками — взять виолончель и сыграть, например, партиту Баха. Мы слушали, и телефон становился не телефоном, а каким-то порталом. А потом, например, приходил Юрий Борисович Норштейн и тоже говорил: «Мне звонила Наташа, играла такое-то произведение». Она звонила друзьям и так с ними разговаривала. Тогда я вдруг выяснил, что музыка — это просто разговор. Музыканты — очень разные люди, иногда возвышенные, иногда не очень, но через них, как по трубе, проходит музыка. Для меня всегда еще были чудом поющие люди, когда получается, что человек сам и есть музыка. Она из него исходит, прямо из тела, он так разговаривает. Например, тот же Лёня Фёдоров, музыкант без классического музыкального образования, которого я люблю и как человека, и как музыканта в том высшем для меня смысле, когда через музыку ты оказываешься в другом пространстве. Там мир выглядит по-другому, время течет по-другому, в нем есть все времена. Ты не можешь назвать его словами, поэтому я не буду пытаться это сделать, но мы его знаем. Это похоже на секс, когда ты в какой-то момент знаешь физически, что есть еще что-то, кроме того, что происходит здесь и сейчас. Оно как бы в тебя входит. Вот так же в человека входит искусство, безусловно. Музыка — это колокол, который звонит и по тебе, и в тебе, давая возможность понять или почувствовать хотя бы на мгновение, что есть другие измерения, есть еще что-то, что может давать тебе силы, чему ты сам можешь давать силы, что есть и будет всегда.

Вход в эти измерения может быть разным, музыка разной, люди же разные. Я считаю, что демократизация музыки, появление больших концертов и фестивалей, электронной музыки — это важно, даже если эта музыка кажется менее сложным текстом, чем старая, написанная по правилам другого времени. Это похоже на то, как ты смотришь на какой-нибудь старинный автомобиль и видишь, как он прекрасно сделан, его детали, породу дерева, сорт, он красиво защелкивается, отщелкивается великолепно, и это чудо. А дальше ты садишься, по сути, в электрическую доску и едешь, только в 20 раз быстрее. Конечно, в сравнении со старинной, электронная музыка в какой-то мере упрощена, но отправляет она ровно туда же — в пространство других измерений. По крайней мере, в его первый, не самый сложный слой. Было такое стихотворение Анри Волохонского «Над небом голубым», которое описывает рай, и, спасибо Борису Гребенщикову, его полюбили миллионы людей. Вот, мне кажется, на тот уровень, который там описан, электронная музыка людей отправляет. На фестивалях можно ощутить то удивительное чувство, опьяняющее людей, которое называется «любовь». Это предельное отсутствие агрессии, присутствие радости в том смысле, в котором она выше, чем страдание. В духовном смысле. Так, например, режиссер Анатолий Васильев понимал и ставил оперу «Дон Жуан» Моцарта. Спектакль, который должен был выйти в Большом театре, но не вышел, был, собственно, о том, что радость, как духовное чувство, выше, чем страдание. Нам, русским людям, это незнакомо. Мы выросли в православной, отчасти европейской (католической, протестантской) культуре очищения через страдания и в такой же музыке. А если ты приезжаешь в Израиль, например, ты чувствуешь себя там совершенно иначе. Живя в войне и часто в страдании, израильтяне имеют совершенно другую иерархию, в том числе потому, что в иудаизме она другая. И музыка, мне кажется, находится внутри религиозной истории человечества. Сейчас она тоже говорит о тьме и о свете, но по-своему. Современная музыка становится мистерией. Она собирает людей воедино, создает между ними определенную энергию, позволяет что-то прожить в течение суток или нескольких дней, оказаться в каком-то отдаленном пространстве с другими правилами, которые доказывают, что мы свободные люди. А потом все снова расходятся по своим делам. Что эти люди дальше делают? Кто они? Кто слушает такую музыку? В основном это те, кто меняет мир. Конечно, есть те, кто потом надевает костюм, идет работать в банк или контору. Но в основном это те, кто изобретает все то, что касается новых способов взаимодействия, отношений, новых технологий, связей, других скоростей.

Интересно, что, когда ты находишься внутри духовных практик и ритуалов, например южноамериканских или алтайских, тувинских, ты начинаешь думать: «Через что шаман двигает человека?» Это всегда по-разному: в Сибири — бубен, в Южной Америке это голос, который может отправить