Жизнеописание Михаила Булгакова - Мариэтта Омаровна Чудакова

1918 года вступивший в Красную армию, в 1920-е годы был профессором Военной академии РККА (с августа 1921 года ее начальником стал М. Н. Тухачевский), в 1926 году получившей имя скончавшегося М. В. Фрунзе. Это был один из самых интеллигентных и знающих военных специалистов тех лет. Его имя было вскользь упомянуто Еленой Сергеевной в наших беседах осени 1969 года – речь шла о том, где именно познакомилась она с Булгаковым. Это произошло, как явствовало из ее слов, в доме у Свечиных (или там, где были и они).

Напомним, что Е. А. Шиловский в это самое время – с октября 1928-го по февраль 1931 года (по странному стечению обстоятельств – как раз до того момента, когда обнаружилась связь Булгакова с Еленой Сергеевной и Шиловский заставил их расстаться) – был начальником штаба Московского военного округа, а после этого стал преподавать в одной академии со Свечиным, под начальствованием Тухачевского. Незадолго до этого, в 1930 году, была проведена, по сведениям военных историков, так называемая операция «Весна», организованная Менжинским: в одну ночь в центральном военном аппарате и в округах было арестовано около 5 тысяч старых специалистов. После этого развернулась кампания осуждения, и одной из ее главных точек стали военно-теоретические взгляды Свечина; против него особенно резко выступал М. Н. Тухачевский.

Вскоре Свечин вернулся к преподаванию в академии; Булгаков бывал у него – сохранившееся свидетельство об этом устанавливает факт прямой (не только опосредованной – знакомствами Елены Сергеевны, ее рассказами) связи Булгакова с военной средой, что значимо для гипотез об отношении его к событиям последующих лет. Приведем это свидетельство: «В МХАТе – банкет, чествуют стариков, – записывает Елена Сергеевна 25 ноября 1933 года. – М. А. не пошел, мы были званы к Свечиным». Само предпочтение этого визита мхатовскому банкету может, кажется, говорить в пользу серьезности взаимоотношений. Обратим внимание и на дату. Речь идет о времени, когда прошел только год нового брака Елены Сергеевны. Судя по дневнику, это один из немногих домов из «старой» ее жизни, куда она приходит с Булгаковым (что, пожалуй, укрепляет достоверность свидетельства об их знакомстве в этом именно доме, а не в доме Моисеенко, как запомнилось это Л. Е. Белозерской; но мы не знаем пока, каким образом оказался Булгаков в 1929 году в доме Свечина, когда именно они познакомились).

Был и еще один «военный» дом, с которым оказался связан Булгаков в 1930-е годы – по-видимому, уже при посредстве Елены Сергеевны, – в нем обитала семья Ивана Александровича Троицкого, на долгие годы оставшаяся ей близкой и после разрыва с Шиловским. 12 января 1970 года она записала в дневнике: «…в 22 году мы поселились в одной квартире на Воздвиженке, во флигеле дома и двора, где был Охотничий клуб когда-то (кажется, там бывали в конце 19-го века спектакли труппы любителей Алексеева (К. С. Станиславского)). Поселились мы с Евгением Александровичем и Иван Александрович Троицкий (тоже генштаба) со своей матерью Марьей Ивановной Ханыковой. Несмотря на разницу лет, мы с ней подружились. Потом, после ее смерти (да и до нее), я подружилась с ее дочерью Лидией Александровной Ронжиной, опять же после ее смерти – с ее дочерью Ниной Георгиевной Ронжиной-Чернышевой…» (Эти имена встретятся дальше в нашем повествовании.)

…19 апреля 1935 года Елена Сергеевна описывала обед у Боолена:

«…кв[артира] в посольском доме – светлая, хорошая, электрич[еский] патефон, он же – радио. Конечно, Жуховицкий. Потом пришли и др[угие] американцы из посольства, приятные люди, просто себя держат. Перед обедом подавали коктейль. Обед без супа.

Мы с Мишей оба удивились, когда появилась Лина С[тепанова].

На прощанье Миша пригласил американцев к себе. Лина С. сказала: „Я тоже хочу напроситься к вам в гости“».

22 апреля – «Сегодня мы с Мишей прочли протокол репетиции „Мольера“…Из него видно, что Станиславский всю пьесу собирается ломать и сочинять наново. В сцене „Кабалы“, например, – „что д’Орсиньи надевает маску и из мести поступает в кабалу“. (Напомним, как спустя год в «Театральном романе» «Иван Васильевич все настойчивее стал предлагать мне написать сцену дуэли на шпагах в моей пьесе» – в пьесе о времени Гражданской войны! – и как автор сначала «отнесся к этому как к тяжелой шутке», а затем пришел «в исступление». – М. Ч.) Чаша терпения переполнилась, и Миша тут же продиктовал мне письма Станиславскому и Горчакову с категорическим отказом от переделок». Булгаков писал Станиславскому, что его предложения «ведут к сочинению какой-то новой пьесы, которую я писать не могу, так как в корне с ней не согласен». Если пьеса в том виде, какой есть, театру не подходит, автор просил ее вернуть.

23 апреля 1935 года они отправились на бал к американскому послу.

Не только сам этот бал, оказавшийся весьма необычным, но и приготовления к нему были описаны Еленой Сергеевной на другой день с подробностями. «Днем – я в парикмахерской, на Арбате подхожу к машинам нанимать такси, выходит шофер. „Пожалуйте!“ Я ему сказала, что дам 40 р., чтобы он отвез вечером нас, а потом заехал за нами в 3 часа ночи.

Охотно согласился.

Одевала меня портниха и Тамара Томасовна. Платье – вечернее, исчерна-синее с бледно-розовыми цветами, очень хорошо вышло.

Миша в черном костюме – очень хорошем.

В 111/2 ч. поехали. Шофер опять не взял денег вперед. Сказал, что приедет за нами. Мы сказали – в 3 часа. Он сказал: „не рано ли?“

Я никогда в жизни не видела такого бала, – записывала Елена Сергеевна едва ли не словами Маргариты. – Посол стоял наверху на лестнице, встречал гостей. Все во фраках, было только несколько пиджаков и смокингов. Литв[инов] – во фраке, Бубнов в защитной форме (нарком просвещения сохранял свой облик, знакомый Булгакову по Киеву 1919 года. – М. Ч.), несколько военных наших.

Боолен и другой американец, который оказался военным атташе, первый во фраке, второй – в парадной красной форме с золотыми аксельбантами. Спустились к нам навстречу, очень приветливо приняли.

В зале с колоннами танцуют, с хор светят прожектора, за сеткой, отделяющей оркестр, живые птицы и фазаны. Ужинали за отдельными столиками в громадной столовой, живые медвежата в углу, козлята, петухи в клетках. За ужином играли гармонисты».

С женской недоброжелательной пристальностью взгляда она отмечает: «Среди гостей мелькнул Берсенев с напряженным растерянным лицом. Афиногенов был в пиджаке и почему-то с палкой».

Сама она чувствует себя на этом балу полностью в своей стихии, в упоении. Красивая, хорошо причесанная и прекрасно одетая спутница придает уверенности и Булгакову. Он не чувствует себя растерянным – для него это, несомненно, законная часть той «нормы» жизни, которую он мечтал «восстановить» еще осенью 1921 года. Вместе с тем то не вполне обыкновенное зрелище