Моя небесная жизнь: Воспоминания летчика-испытателя - Валерий Меницкий

Запустили двигатели. Мы сидели молча. Никто не хотел признаться, что трусит. А скорее всего, вместо страха большинство из нас просто испытывали сильное возбуждение от ожидания неизведанного. И это возбуждение выплёскивалось в неестественно громкие разговоры и неуклюжие шутки. Савкин слушал всё это молча: ему было знакомо наше состояние и подобное он слышал и видел не впервой.

Я сидел с самого края, рядом с дверью, поскольку зашёл в самолёт последним, девятым номером. Не успели мы привыкнуть к обстановке, как раздался резкий, неприятный для слуха звук — и загорелась красная лампа. Помните, как в фильме «Подвиг разведчика»: раздаётся звонок, все сразу же встают и по очереди подходят к двери. У нас же картина получилась совершенно иная. Савкин, вместо того чтобы нас поднять, подошёл к двери и сел, свесив ноги вниз. Такого поворота мы не ожидали и пришли в полное недоумение. Я сидел рядом и думал: зачем он так сел? Может, и нам придётся повторять этот манёвр? Это было совсем не то, чему он нас учил. Но ещё больше я смутился, когда посмотрел мимо инструктора вниз — в отверстие люка. Я не увидел там того места, куда мы должны были приземлиться, — креста, выложенного в центре аэродрома.

Прямо подо мною виднелась деревня, а рядом с ней совсем маленькая лужайка с крошечными самолётиками на ней, небольшие постройки и еле заметные кибиточки. Это были наши палатки, а зелёная лужайка — лётное поле нашего аэродрома. И я не мог понять толком, как же мы можем приземлиться на это небольшое зелёное пятнышко. Я впервые посмотрел на наш мир сверху.

Мои философские размышления прервал Савкин. Он поднялся, подошёл ко мне и спокойно сказал:

Ну, вот теперь — пора!

Когда он сказал это «пора», меня охватило чувство не то чтобы страха — я был готов прыгать, но вместе со всеми. И я не понимал, почему я должен быть первым. Оказывается, я пропустил мимо ушей многое из того, что говорил инструктор на земле. Существовал определённый порядок захода в самолёт — по весу. Вес у меня был самый большой в группе, поэтому я заходил в самолёт последним, а покидать его, соответственно, должен был первым. Таковы законы парашютизма. Я этого не знал и начал доказывать Савкину, что раз я зашёл последним, то… На что он уже довольно резко ответил:

— Парень! Давай прыгай быстрее!

Это было естественно, поскольку самолёт с каждой секундой удалялся от места точного приземления, которое, конечно, безошибочно рассчитал Савкин.

После недолгих уговоров я подошёл к раскрытой двери и со словами: «Ну что ж, как прикажете!» — посмотрел вниз. И тут мне стало не по себе, тем более под внимательными взглядами остальных. Савкин между тем уже замахнулся рукой, чтобы вытолкнуть меня из самолёта, но я не стал ждать и, сказав ему: «Только сам!» — не грудью, а спиной шагнул на «амбразуру». Моё отделение от самолёта в свободное пространство произошло. Дальнейшие свои ощущения я вспоминаю смутно. Помню только резкий рывок и сразу же за ним — боль в левом глазу. Оказалось, что когда я неправильно, спиной, выходил из самолёта, меня несколько раз развернуло в воздухе, и одна из строп раскрывающегося парашюта ударила меня по голове. Удар пришёлся по глазу. Слава богу, всё обошлось, но глаз у меня ещё недели две после этого был припухшим.

Не успел я подумать об этой боли, как парашют раскрылся и я завис в воздухе. Мне показалось, что я вообще никуда не спускаюсь. Вижу, мимо пролетает Толя Захаров, мы успели даже переговорить с ним. Я ему крикнул: Ты куда?

А он мне в ответ:

— А ты куда?

Каким образом мы встретились в воздухе, я тогда ещё не понимал, хотя нам и дали самые начальные азы парашютизма. Например, когда парашютист идёт по ветру — это называется «большим шагом», а когда против ветра — «малым». Так вот, Толя Захаров шёл на «малом шаге», а я двигался ему навстречу — на «большом». Или наоборот. Не помню…

После раскрытия купола надо было спустить небольшие чехлы, чтобы управлять стропами в полёте, что особенно важно перед приземлением. Я кое-как проделал эту процедуру. Внизу в мегафоны кричали, как надо управлять парашютом, чтобы приземлиться в заданном районе. Точным считалось приземление в радиусе 50 метров от креста, и тогда выставлялась отличная оценка.

Но меня в тот момент занимала только одна мысль: почему я не спускаюсь, а вишу в воздухе неподвижно? На самом деле парашют опускал моё грешное тело вниз со скоростью 3-5 метров в секунду. Поэтому я и не замечал своего приближения к земле. Меня уже одолевала мысль, а сумею ли я вообще на неё опуститься, и вдруг вспомнил о другом — о том, что надо принять изготовку для правильного приземления. Но было уже поздно. Не успел я поставить ноги вместе, как налетела земля. Кувырок, затем лёгкий удар… Я перевернулся, вскочил на ноги и подпрыгнул от радости, что наконец-то оказался на земле.

Уже более-менее осознанно я собрал парашют. Никого из ребят рядом не было. По инструкции мне полагалось теперь подойти к командиру полка и доложить о совершении первого парашютного прыжка. Помня об этом, я уложил парашют в сумку, подошёл к командиру полка и доложил ему как положено, что курсант Меницкий совершил первый прыжок с парашютом. Он сказал: «Поздравляю!» — и пожал мне руку. Не успел я обрадоваться, как к нам подошёл майор Андреев, возглавлявший парашютно-десантную службу полка, и доложил:

— Товарищ полковник! Курсант Меницкий совершил прыжок в полосе точного приземления.

Командир полка ещё раз поздравил меня и объявил, что за точное приземление я награждаюсь очередным прыжком. Для меня сие поощрение стало едва ли не ударом. Я живо представил себе, как тут же, с новым парашютом, захожу в самолёт и прохожу снова ту же мучительную процедуру. Мягко говоря, моя первая награда в авиации бури восторга у меня не вызвала. Я только спросил у Андреева:

— Когда?

Майор уклончиво ответил:

— Ну, очевидно, где-нибудь завтра.

Я с облегчением вздохнул, успокоившись хотя бы тем, что награда найдёт своего героя не сегодня. А у меня будет целый день для того, чтобы поделиться впечатлениями с товарищами о первом нашем прыжке. Кстати, мои друзья приземлились не столь удачно, как я. Кто на стадо баранов, пасшееся на краю оврага у деревни, кто, в лучшем случае, на окраине аэродрома. Почему это произошло, я тогда не понимал. И гордился своим точным приземлением, даже рассказывал, как надо управлять стропами, чтобы точно попасть в крест. Хотя на самом деле никакого креста я не видел, ничего не направлял и думал лишь о том, как мне, грешному, спуститься на родную землю.

Ох уж эта мальчишеская натура всё немного преувеличить и приукрасить, возвеличивая себя! Потом-то я понял, почему всех остальных ребят так разнесло и разбросало по воздуху. Конечно, в их неудачном приземлении виноват был всё-таки я. Если бы я вовремя выполнил команду Савкина, то все бы, наверное, оказались в районе аэродрома. Но я этот процесс, честно говоря, затянул, и все, за исключением меня, разлетелись кто куда.