Том 6. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть аторая - Эрнест Лависс

Что касается крестьян, то их положение во многих случаях ухудшилось. При крепостной зависимости они имели в большинстве случаев право пользования лесом и выгоном; это право исчезло в тот день, когда их земля была окончательно отделена от земли помещика. С другой стороны, они привыкли расплачиваться со своим помещиком преимущественно трудом и продуктами; теперь же требовались деньги на уплату огромных недоимок, по выкупным платежам, кроме уплаты все возраставших податей, а так как деньги были редкостью в русских деревнях, ростовщичество там развилось в небывалых размерах. Затем, вскоре обнаружилось, что наделы, выделенные крестьянам — по три, пять, семь десятин земли на отца семейства, смотря по местности, — были недостаточны и становились все более недостаточными вследствие быстрого роста семейств; нужно было параллельно с разделом земли приступить к организации переселения. Милютин об этом думал, но сразу после проведения реформы он подвергся опале, и дело его осталось незавершенным. Наконец, самоуправление, предоставленное общинам, обмануло надежды его инициаторов; результатом явились частые волнения и деморализация — вплоть до того дня, когда при Александре III обратная реформа передала власть над деревней снова в руки дворян[20].

Каковы бы ни были эти последствия — о многих из них считалось преждевременным выносить окончательное суждение, — и признавая ошибки в частностях, нужно отдать должное реформаторам 1861 года. Уничтожая крепостное право, они стерли позорное пятно, устранили растущую с каждым днем опасность крестьянских восстаний; в то же самое время они сделали крупный шаг вперед в деле приближения России к Европе, — деле, которое в течение двух веков было главной целью русских стремлений.

Судебная реформа. Второй язвой России был суд. Как и администрация, он прославился своей продажностью. Все меры, принимавшиеся для того, чтобы сделать суд более или менее честным, терпели неудачу. Предварительное следствие, сопровождавшееся многочисленными формальностями, судопроизводство с множеством ненужных секретных бумаг, приговоры, которые всегда можно было обжаловать в какой-либо более высокой инстанции, — все это для судей и полицейских было лишь удобным поводом для бесконечного грабежа. Долгое время общественное мнение философски относилось к этому злу; считалось, что плохо оплачиваемый судья должен жить на побочные доходы; он являлся виновным только тогда, когда брал с тяжущихся сторон больше, чем ему приличествовало по чину. Но со времени Ревизора Гоголя литература, с одинаковым ожесточением относившаяся как к лихоимству, так и к крепостничеству, изменила общественное мнение. Затем освобождение крепостных, увеличив число лиц, подсудных общим судам, тем самым увеличило бы до бесконечности старые злоупотребления. Правительство, со своей стороны, не могло отказаться от реформы, за которую оно много раз принималось, и за разработку судебной реформы взялись одновременно с разработкой аграрной реформы.

Однако эти две реформы, проводившиеся параллельно, основывались на совершенно противоположных принципах. В то время как новую организацию деревень вдохновляли славянофильские идеи, судебной реформой руководили идеи западников. Для объяснения этого противоречия достаточно вспомнить непостоянный характер Александра II и все те разнообразные влияния, которым он поддавался. Была и другая причина. В аграрном вопросе реформаторы столкнулись с народными обычаями, с которыми необходимо было считаться; в судебном вопросе единственными возможными образцами реформы были образцы европейские. Реформаторы заимствовали свои принципы главным образом у Франции и Англии: разделение административной и судебной власти, независимость судей, уничтожение перед судом сословных различий, гласное судопроизводство с прениями сторон, наконец— введение суда присяжных. Впрочем, реформаторы внесли в свою судебную организацию достаточно и оригинальных черт, так что их нельзя обвинить в рабском подражании.

Прежде всего, внизу иерархической лестницы находились выбиравшиеся крестьянами волостные суды, которые судили одних крестьян, если только обе тяжущиеся стороны не желали по обоюдному согласию судиться другим судом; судили не по писаным законам, а по устным деревенским обычаям. Компетенция этих сельских судов была, разумеется, довольно ограниченной. По гражданским делам эти суды рассматривали иски на сумму до 100 рублей, а порой и выше (если имелось на то согласие обеих сторон), а из уголовных дел им подлежали лишь споры, драки, проступки, совершенные по пьяному делу, нищенство, угрозы, легкие ранения, мелкие кражи на сумму до 30 рублей золотом и т. д. Что касается наказаний, к которым волостные суды имели право присуждать, это были: штрафы — до 3 рублей, арест — до семи дней, принудительные работы в пользу сельской общины — до шести дней, наказание розгами — до двадцати ударов.

Следующей инстанцией была юрисдикция мировых судей — должностных лиц, избиравшихся земскими собраниями в каждом округе «из числа землевладельцев», обладавших имущественным и образовательным цензом, который изменялся в зависимости от области, но в общем был невысок[21]. Им поручалось разбирать гражданские дела по искам не свыше 600 рублей и дела уголовные, за которые можно было присудить не свыше чем к годичному тюремному заключению или штрафу в размере 300 рублей. Мировые судьи каждого округа, собиравшиеся ежемесячно в главном городе округа, образовывали, как в Англии, сами апелляционную инстанцию, подчиненную, впрочем, высшему контролю Сената.

Наконец, наряду с этими выборными судьями стоял государственный суд по образцу французской магистратуры, с ее трехстепенностью судопроизводства: суд первой инстанции, апелляционный суд, кассационный суд; этот последний был представлен особым департаментом Сената. Как и во Франции, должностные лица этих судов были несменяемы[22]; а и опять-таки, как во Франции, наряду с ними были прокуроры, прямые агенты государства, сменяемые. Однако русская система отличалась особыми чертами. Право представлять кандидатов на освободившиеся судебные должности было предоставлено самим судам, однако министр юстиции не был обязан назначать этих судебных кандидатов. Русские судебные следователи не являлись, подобно французским, настоящими должностными лицами, но, по крайней мере в первые годы после реформы, были чем-то вроде французских сменяемых секретарей суда. Судебные округа были очень велики: некоторые суды распространяли свою юрисдикцию на целую губернию; один апелляционный суд приходился на каждую из больших областей России. Это объясняется, впрочем, сосуществованием крестьянских судов и мировых судей, благодаря которым государственные суды были освобождены от ведения множества дел.

Наконец, для уголовных дел был введен суд присяжных, и все граждане могли быть призваны в заседатели; вместо имущественного и образовательного ценза, которого нельзя было требовать от «мужиков», имена заседателей определялись сложной системой списков и последовательного отбора путем жеребьевки[23].

Казалось, что Россия получила не менее либеральные судебные учреждения, чем на Западе. В действительности же правильное функционирование реформированного суда часто нарушалось из-за недостатка персонала: имелись судьи, лишенные всякого юридического образования; наряду с ними бывали случаи, когда суды присяжных выносили несуразные приговоры[24]. И все же реформа удалась: если она не искоренила полностью взяточничества, то она его сократила и мало-помалу создала настоящее судебное сословие. В общем она подняла чувство законности как среди судей, так и в народе.

Административная реформа. Эти реформы следовало завершить административной реформой. В самом деле, Крымская война воочию показала, насколько администрация была ниже стоявших перед ней задач; добрая половина ошибок и бедствий проистекала от лихоимства администрации, от ее рутины, от ее небрежности. Правительство, однако, сознавало свою неспособность перестроить администрацию. Император Николай, подобно всем своим предшественникам, прилагал усилия в этом направлении: самые суровые указы, самые жестокие наказания, самые усовершенствованные способы контроля привели только к тому, что вся административная машина стала более тяжелой, более стеснительной, более заваленной бумажной трухой, но ничего не прибавили к ее активности и честности. Единственным средством добиться заметных результатов, казалось, было объединение до известной степени администрируемых с администраторами: устройство в каждом уезде и в каждой губернии постоянного взаимного контроля, одним словом — дарование местного самоуправления. Преимущество этой реформы в глазах реформаторов заключалось не только в том, что опа оживила бы губернии, до тех пор пребывавшие в спячке под строгим надзором своих администраторов, но и в том, что она подготовила бы русских к пользованию более широким правом контроля. Местное самоуправление, по их мысли, должно было быть преддверием политической свободы.