Глаза Клеопатры - Наталья Миронова

Никита обожал бабушкины рассказы о жизни в тайге, о том, как ходили летом в лаптях, а зимой в валенках, как вся школа с первого по последний класс собиралась в одной избе, как учились поначалу без учебников, тетрадей, чернил и перьев, без мела и классной доски. Зимой, в хорошую погоду, писали на снегу, летом чертили углем на полу или складывали буквы из сосновых иголок.

Разумеется, в поселке не было фортепьяно, — не то что в барском доме в Вольске! — но нашлась привезенная кем-то из мужиков гармонь-трехрядка. Клара Эммануиловна освоила ее и начала учить детей музыке. Бабушка преподавала все дисциплины: математику, русский язык и литературу, историю, географию. Елена Николаевна и старушки старались обучить детей иностранным языкам. Впрочем, все они подменяли друг друга, а бабушка еще и лечила всех понемногу, хотя главным средством от всех болезней в поселке считалась баня.

Лекарства, как и все остальное, чего нельзя было раздобыть или вырастить на месте, — соль, мыло, муку, крупу, керосин, спички, — привозили в поселок мужики, не забывавшие своих баб. Везли сразу помногу, сколько могли захватить. Каждый знал, что работает не только на свою семью, но и на весь поселок. Все зависели друг от друга, все друг друга выручали. Когда бабушка попросила привезти учебники, тетради, писчие перья и чернила, мужики крякнули, затянули пояса, но привезли.

Добираться до поселка было очень тяжело: все лесом, да в гору, и дороги никакой, потому и уполномоченный появлялся так редко. Отчасти поэтому советская власть и махнула рукой на дикое поселение. Зато обратно из поселка — милости просим: сел в лодку, а там веселая речка Чусовая сама вынесет куда надо, если «бойцов» — так называли глубоко врезающиеся в русло реки прибрежные камни — не боишься. Ну и если лодку на себе приволочешь.

Насчет войны и немцев бабушка оказалась права. Война началась. Парни из поселка, у кого года подошли, потянулись в город на призывной пункт, а вот мужики в большинстве своем работали на военных заводах, и им дали броню. Но вырываться в поселок к женам и детям стало гораздо труднее, а карточки часто не отоваривали.

Наступил страшный голод. Мука и крупа пропали начисто. Приехал уполномоченный и потребовал, чтобы все бабы шли на лесоповал. Сплавлять плоты было некому, из мужчин на заимке остались одни только ветхие старики. Уполномоченный велел сплавлять бревна самоходом, у ближайшего села ниже по течению их вылавливали и вязали в плоты. Бревна бились и ломались, половина уплывала ниже, река размалывала их в щепки, словом, это были не лесозаготовки, а чистая профанация. Но уполномоченный настаивал, что они должны давать план.

И тут бабушка оказала жителям бесхозного, беззаконного, безымянного поселка неоценимую помощь: она гораздо лучше городского уполномоченного умела считать. Правда, ей, члену семьи изменника Родины, так и не довелось лично вправить мозги полуграмотному снабженцу. Всякий раз, как он появлялся на заимке, ее прятали вместе со всем семейством. Но нашлись в поселке языкастые бабы, делавшие это за нее. Когда надо было закрывать процентовку, по их подсчетам выработка выходила куда больше, чем уполномоченный готов был начислить. Ругались, препирались, сходились на чем-то среднем. И все же благодаря бабушке бабам удавалось выторговать какой-то процент в свою пользу.

Изредка наезжавшим на заимку мужикам бабушка понемногу отдавала на продажу в городах свои драгоценности, хотя это было рискованное занятие: могли спросить, откуда взял. Вырученные деньги, вернее, купленные на них продукты честно делили на всех.

— Подумай, — говорила бабушка Никите, — за столько лет никто нас не выдал, не обманул, слова худого не сказал. Запомни: крестьяне — это соль земли.

Война кончилась, все вздохнули с облегчением. Все готовились к лучшей жизни. Все, кроме бабушки.

— Как же так? — удивлялись бабы. — Война-то небось кончилась, теперь заживем. Мужики говорят, колхозы отменят.

— Вот и в ту войну так было, — говорила бабушка с такой уверенностью, словно сама помнила 1812 год. — Поднялся народ, выгнал француза, ну, думали, теперь послабление будет, крепостное право отменят. А начальство: да как они смели надеяться?! И не дали ни воли, ни конституции. Вот и сейчас так будет, попомните мое слово.

Как всегда, бабушка точно в воду глядела. Колхозы не отменили, а послевоенный голод оказался похуже военного. В городах снижали цены, в деревнях дети умирали от пеллагры[2]. В поселок приехал уполномоченный и реквизировал всех кур (коз предусмотрительно угнали в лес). Половина кур передохла в дороге, но уполномоченный отчитался о проделанной работе.

В сорок восьмом году ушли одна за другой с разницей в месяц обе старушки: Аделаида Эммануиловна и Клара Эммануиловна. Там, на заимке, их и похоронили. Бабушка просила мужиков, приезжавших из города, привозить газеты — хоть старые, хоть какие. Она прочитывала их от корки до корки, анализировала, сопоставляла. И дождалась: свою свекровь и детей она дотянула до пятого марта 1953 года.

Пятое марта она до самой смерти отмечала как второй день рождения. Уже на следующий год из Сибири в европейские города потянулись ссыльные, а потом и лагерники. Бабушка тоже вернулась в Москву, а после Двадцатого съезда занялась реабилитацией деда. Ей выдали на просмотр его дело, и она впервые узнала — своими глазами прочитала! — кто написал на деда донос. Выяснился, как говорили специалисты, и «мотив»: доносчик украл дедову диссертацию и выдал ее за свою. Вот когда вспомнила бабушка свою любимую собачку Муху, отважно лаявшую на врага!

Деда реабилитировали, а бабушка взялась за восстановление его авторства, и эта процедура растянулась на тридцать лет. В комиссии по реабилитации ей сказали: «Это не наш вопрос». Бабушка обратилась в Академию наук, где доносчик и плагиатор (бабушка называла его «мародером»), ставший к тому времени членкором, занимал какую-то административную должность. В академии ее выслушали, но помочь не захотели.

— Зачем ворошить эту старую историю? — убедительно заглядывая ей в глаза, внушал ученый секретарь президиума. — Главное же не имя. Сделано научное открытие, и оно работает на благо народа. Все мы должны служить народу, а под каким именем — это не суть важно. И денег вы не получите. Ну, поймите, нельзя отзывать Государственную премию! Таких и прецедентов-то нет!

— Мне не нужны деньги, — упорствовала бабушка, — но открытие сделал мой муж, и оно должно быть известно под его именем.

— А сколько великих открытий остались безымянными? — с театральным надрывом спрашивал ученый секретарь. — Главное — служить народу.