Любимчик Эпохи - Катя Качур

и умных, насупленных дев. В толпе абитуриентов мелькнуло родное лицо. Златка остановилась и в неверии затрясла головой: с букетиком желторотых нарциссов, смущенно улыбаясь, стоял Жгутик. Она бросилась к нему в объятия и прижалась щекой к груди.

— Евгений Алексеевич, я поступила!!! — Мокрые ее ресницы оставили полумесяцы на желтой мятой рубашке. — А вы тут кого встречаете?

— Тебя, — сказал учитель.

— Как?

— А через год, когда тебе исполнится восемнадцать, мы поженимся. Я ждал целых пять лет!

Это было не про Златку. Не про тощую веснушчатую девчонку с заусенцами на руках. Нежеланного гадкого утенка, дочь шалавы и внучку шалавы. Она была недостойна такого счастья. Златка зажмурилась и увидела бабушку, обреченно качающую головой.

— Золотко ты мое в корзинке, — Жгутик прервал ее видение, притянул к себе и поцеловал в лоб.

«Больше не попрошу у жизни ничего, — Златка стряхнула с себя потусторонний взгляд Нюры, — только Он, только Учеба, только Химия, большего и не надо!»

Они гуляли по парку, держась за руки, ели эскимо, испачкали платье крашеной скамейкой.

— Я куплю тебе другое. В этом ты ходишь последнюю пятилетку. — Жгутик держал ее за талию, источая тягучую нежность.

В центральном универсаме она выбрала ситцевое летящее платье с васильками, сорвала зубами бирку, вышла из примерочной и выбросила старую одежду в мусорное ведро. Жгутик растрогался до заикания. На голубом фоне ее глаза налились липовым медом, волосы засияли пшеничным венцом, веснушки вспыхнули янтарными брызгами. Златка была невыносимо сочным июльским цветком, с которого нужно было немедленно собрать пыльцу. Химик почувствовал оживление во всех своих органах. Он сглотнул слюну и бросился к кассе. Немолодая продавщица одобрительно ему кивнула: «Повезло тебе, парень!» Душа развернулась рисунком наружу и ковром-самолетом унеслась в небо. В интернат вернулись за минуту до комендантского часа. Жгутик поцеловал Златку в губы и отскочил, не дожидаясь ответной реакции. Она опустила глаза:

— Как мне вас называть?

— А как ты звала меня за глаза в школе?

— Как все: Жгутик.

— А я — Женя.

— Как же это чудесно!

— Что именно?

— Что не Петя…

* * *

Златка не рассказывала о своем прошлом. Оно спугнуло бы и хлебнувших лиха, а уж чувствительного Женю из семьи кораблестроителя и учительницы пения и вовсе могло размазать по асфальту. Он огранял ее красоту, как умел: дарил нежнейшие желтые букетики — из рудбекий и зверобоя, из мелких хризантем и пижмы, из лютиков и ромашек. Купил бежевые туфельки и тонкое серебряное колечко, которое было впору только на указательный палец. И, чтобы не спадало с безымянного, Златка накрутила на него проволоку. Дотрагивался до ее лица кончиками пальцев и целовал так робко, что между их губами запросто можно было просунуть промокашку. Он приручил рыжулю, растворил ее страх, как марганцовку в воде — без пузырей и остатка. И наконец через пару месяцев, после того как ей исполнилось восемнадцать, привел в свою квартиру. Был теплый ласковый октябрь. Листья оранжевого клена латали проплешины темной, засыпающей земли. Мама с папой жили на даче, влюбленные исходили весь город вдоль и поперек, и Женя привел ее домой, мечтая просто посидеть, прижавшись к Златке, на диване. Но вышло по-другому. Гладя ее по спине подушечками пальцев, Жгутик нащупал пуговки на васильковом платье. Они поддались без сопротивления, потом был абсолютно негордый лифчик из ситца на крупных крючочках (что там было прятать!) и маленькие горячие соски цвета топленого молока, которые росли прямо из ребер. Златка все это время сидела, как неживая, уткнувшись взглядом в рояль и распахнутые ноты. Ничего более буржуазного и развратно-возбуждающего она в жизни не видела. Три кривые, раздутые, бесстыже расставленные ножки держали на себе огромное тело с открытым зевом бело-черных клавиш. На пюпитре, обнажившись до корешка, разнузданно стояли ноты. Какой-то непристойный отрез лиловой органзы, брошенный поверх инструмента, прикрывал его тело оттенка слоновой кости не более, чем простыня — нагую Данаю, висевшую тут же над роялем. Златка вздохнула — ежемесячного надоя в колхозе «Путь Ильича» не хватило бы, чтобы откормить ее до состояния пышной музы Рембрандта. Сладострастие застыло в комнате широким столбом солнечного света, в котором, как кристаллы в глицерине, плавали блудливые пылинки. Самым постным в этом порочном великолепии был Жгутик, который запутался в своих штанах и никак не мог содрать их с худеньких кузнечиковых коленок. Действо сильно проигрывало предвкушению. Ей было больно, скрежетно, неуютно, словно моркови на терке. Женино сосредоточенное лицо вызывало уважение, но, чтобы сохранить возбуждение, она смотрела на Данаю. Жгутик долго возился, утомил и утомился сам. Наконец, откинувшись на подушку дивана, он взял сигарету и закурил. Задумчивый дым по спирали дотянулся до потолка. Златке захотелось нежности, она прильнула к его костлявому плечу. Он чмокнул ее в щеку и надолго оцепенел. Столб света по-прежнему пылился, но уже без похоти, рояль, покрытый тряпкой, превратился в мебель, Даная беспросветно скучала. Вдруг Женя резко подскочил, будто в попу ему из дивана выстрелила пружина. Он начал шарить рукой по плюшевому пледу, сжимая и разжимая его в кулаке. Затем таким же движением кинулся щупать Златку между ног.

— Что случилось? — испугалась рыжуля.

— Где кровь? — нервно спросил он.

— В смысле? — она попятилась назад.

— В прямом! — Жгутик наливался яростью. — Ты что, не девственница? И молчала? Пользовалась мной? Держала за идиота?

— Женя, подожди, этому есть объяснение… — губы Златки дрожали.

— Какое?! Что ты прожженная блядь, проститутка? шалава?! Говорила мне мама, не связывайся с интернатками, они все порченые, клейма некуда ставить!

Златка окаменела, как в тот день, когда услышала о сожжении матери и бабки. Она механически надела белье, платье, накинула плащ и кипятком презрения обдала голого Женю. В студенческом общежитии, куда ее поселили, не было Фани. Поэтому, выходя из квартиры, она хлопнула дверью так, что в коридоре со стен слетели две витрины и разбились в крошку. Искусительница Даная рухнула на рояль, вонзив угол золотой рамы в хребет срамного инструмента. Чудовищным сквозняком с пюпитра слизало ноты, старинная напольная ваза разлетелась как при ядерном взрыве. Жгутик закрыл голову руками и уперся лбом в коленки кузнечика. Жизнь лежала перед ним грудой мельчайших осколков всего того, что было когда-то ценно, истинно, свято.

Глава 13. Близнецы

Саня меня выбешивал своим занудством, а в Эпоху я влюбился. Острая на язык, необидчивая, шебутная, она каждый день придумывала новые развлечения в нашей достаточно размеренной, лишенной всяких событий «загробной жизни».

— Зырь, зырь, Шалушик раскомандовался, строит работяг, а у тех ща пупки порвутся, пока они твою плиту тягают