Безродыш. Предземье - Андрей Олегович Рымин

птицу уже всю забрали без нас, не разбирая, где своя, где соседская. Теперь концов не найти.

А вот хортов полегло хорошенько. Почти две сотни тел под частоколом оставили. Столько мяса, казалось бы, вот только хорт — чуть ли не единственный зверь, от которого никакой пользы нет. Есть нельзя даже свиньям. Шкура — дрянь. Расползается, сколько её не дуби. Мех — название только. В зелья варщикам тоже нечего брать. Троероста бобы лишь в старых встречаются, а тех в ордах по пальцам. Вроде силы два взяли и столько же крепи со всей кучи трупов.

Возни же с падалью тьма. Два дня до болота таскали, где в топях бездонных у нас для мусора места без края. Впрочем, и не для мусора тоже. Своих мёртвых туда же бросаем, в другой только омут и с почестями.

Раненых же, кто серьёзно, кто с мелочью, на деревню под три дюжины будет. К Хвану за Халаша просить можно даже не пытаться идти. Говорят, Сабархан уже продал все зелья, что были в наличии, и теперь собирается за новыми в град, когда всё успокоится. Что община купила — у старосты первой очереди выкуп — что семьи сами за свои кровные. Но Халашу наш лекарь всё равно не помощник. Нужен с даром, и деньги. Огромные деньги. Тут даже золотого не хватит. Сборщиком таких вовек не скопить. Значит только охота.

А на охоту мне нельзя одному. Только, если в ватагу возьмут подспорником. Настоящая охота — это вам не тритонов острогой колоть на болоте у края посёлка. Ценный зверь бродит дальше. Туда по темну, чтобы назад воротиться до завтрака, уже не сбежишь втихаря. А без бобов троероста, какие только в настоящем звере и добыть можно, мне про излечение Халашки лучше сразу забыть. Бобы только хороших денег и стоят.

Выждал неделю и, когда жизнь посёлка вернулось в обычное русло, пошёл на поклон к Варсагу. Выбрал его, так как знал, что он точно откажет. Варсаг — дядька вредный, дотошный. И за молву о своей ватаге трясётся, как никто другой. Не дай Единый, кто из своих опозорит словом или, что ещё хуже, делом. Мне просто нужно послушать, как тот отказ прозвучит, чтобы на будущее знать, какие речи готовить.

Так-то я, конечно, к Глуму хочу — он из всех старшин самый честный и справедливый. Но и к Драмаду пойду, если примет. Да и к Варсагу пошёл бы. Только в ватагу Лодмура мне точно нельзя — там уже троица моих “лучших друзей” пристроилась. Патарке понятно, что никто не откажет, а этот гад за собой протащил и Гауча с Брагом. Ходят теперь по деревне, носы задрав. Охотнички, блин! И плевать им, что подспорники только, каких в настоящий поход за серьёзным зверем никто не возьмёт. Им не добыча нужна, а почётное звание — перед детворой выпендриться.

От Варсага науки не обломилось совсем. Сказал: “Слабаки не нужны”, и на этом всё. На попытку оспорить так зыркнул, что я мигом удрал. Пришлось топать к Драмаду ни с чем. Там ответили: “Мал ещё”. Попытался сказать про года свои — никто слушать не стал. И не важно, что мои сверстники: трое парней и девчонка уже раньше приняты. Вся надежда на Глума.

Дождался, когда из похода, где те шесть дней провели, вернутся его ватажники — и следующим утром прямиком к старшине. Пришли они с богатой добычей — окромя всякой мелочи старого барсука смогли взять. Шепчутся, что помимо бобов троероста год жизни в нём был. Или два даже. Потерь нет. Глум должен быть в настроении.

Подстерёг старшину возле хаты, чтобы не дома при семье говорить, и в лоб выдал:

— Дядя Глум, возьми в ватагу подспорником. По годам прохожу. Ловкий, опыт немного имею, — и самое главное, пока не перебили: — Я хорта убил.

Не то, чтобы с хортом только моя заслуга, но решающий удар нанёс я, так что за брехню не считаем. Глум нахмурился. Бросил быстрые взгляды по сторонам. Никого вроде рядом.

— Набрал уже. Звиняй, малый. Может, после замера.

Я тихо помянул йока. Какой замер? Сейчас только лета начало, а троерост замеряют по осени. И то к концу ближе. Нет у меня столько времени ждать.

— Возьми, дядя Глум. От доли откажусь. Очень надо.

Густая бровь охотника дёрнулась. Подспорнику без доли с общей добычи вообще никакого смысла нет в ватаге ходить. Своей личной у них почти не бывает. Младших только на облавы и загоны берут, на подхват для количества.

— Опыта поднабраться решил… — уважительно протянул Глум. Но карие глаза тут же блеснули гневом. — Или просто от малышни удрать вздумал? В тягость детвора, да?

— Ради названных братишек, сестрёнок и прошусь к вам, — обиделся я. — От общины нам, сиротам, крохи перепадают. Хочу подкормить хоть немного, пока в батраки не отдали. Без доли готов походить, пока пользу от меня не заметите. Я ловкий.

— Слышал про твою ловкость уже, — фыркнул в бороду Глум. — По болоту от годовалого муфра уйти много ума не надо. Кыш, малой. После замера продолжим.

И охотник, отодвинув меня с дороги могучей рукой, собрался направиться дальше, куда он там шёл.

— Подожди, дядя Глум! Подожди! — припустил я вслед за быстро шагающим старшиной. — Не могу ждать замера. У нас теперь неходячий один, работать не может. Без лишней пайки остались. Подсоби в малом. Очень прошу.

Деваться некуда — выдал последний свой довод. Про то, что хочу излечить говорить не стоит. Посмеётся только. Попытка на жалость надавить. Хотя, откуда у взрослого мужика жалость возьмётся? Дети, чуть ли не каждый день мрут. И своих небось хоронить довелось в Гиблой гнили.

— Слышал про сироту того. Жалко. Но это жизнь.

Глум не отбросил меня пинком. Уже хорошо.

— Так возьмёшь, дядя Глум?

Обогнав охотника, я сделал грустно-просящую рожу с большими глазами и упёр в мужика умоляющий взгляд.

— Эх, малой… — вздохнул Глум. — Я бы взял…

Старшина ещё раз быстро глянул по сторонам. Вокруг пусто. Специально время такое подбирал, когда все кроме сменившихся ватажников, что в основном сейчас на печах дома валяются, заняты на работах. Глум нагнулся ко мне.

— Запретил тебя староста брать, — шепнул он. — Вы, сироты, себе не хозяева, так что все вопросы к Хвану. Но я бы тебе не советовал. Иди в сборщики, или подмастерьем к кому попросись. Вон у свечника одни дочки. Может возьмёт.

На этом наш разговор завершился. Глум ушёл, а я так и остался стоять,