По ту сторону - Сергей Щипанов

Дурёха гладила мне волосы и нашёптывала на ухо какие-то глупости на дикой смеси голландского, немецкого и французского. Я уже неплохо понимала этот «язык международного общения», своеобразное «эсперанто», распространённый, насколько мне известно, по побережью Северного моря от Гамбурга до Кале.

– Извини, милая, – процедила я сквозь зубы полушёпотом, – мне нечем тебе заплатить.

– Лгунишка, – не поверила дамочка, – я знаю, у тебя есть деньги. Но такому красавчику, как ты, я согласна скинуть половину цены.

Вот, зараза! Чёртова пиявка, присосалась – не оторвёшь.

Привлекательная внешность, оказывается, может обернуться большими проблемами, в чём пришлось удостовериться в очередной раз. Хорошо ещё – тьфу, тьфу, тьфу, не сглазить бы – здешние «голубые» не досаждают. Их, наверняка и в этом веке предостаточно, но мне они, по счастью, не встретились.

За полночь уж перевалило, когда морячки, разобрав подружек, стали расползаться «по норкам». Мне тоже пришлось спросить отдельную комнату «для меня и моей милашки», что окончательно опустошило тощий кошелёк, подвязанный к поясу. Точнее, последние гроши пришлось сунуть незадачливой потаскушке, чтобы она не устроила скандал, оставшись совсем без заработка. Прилюдно объясняться с ней я сочла неудобным, и, уже поднявшись в отведённую нам каморку, сказала, якобы сгорая от стыда:

– Я не могу… с тобой. Я был тяжело ранен, и лишился… Ну, ты понимаешь, да? Никому не рассказывай, хорошо? Вот возьми, больше у меня нет.

Я отдала ей деньги.

Деваха поверила, и так расстроилась, что пустила слезу, жалея «несчастного юношу».

– Бедный мальчик, – причитала она, опять порываясь приласкать.

От денег, тем не менее, сердобольная шлюха не отказалась, посчитав, наверное, что неспособность клиента воспользоваться интимными услугами не освобождает его от уплаты в счёт компенсации за потраченное время.

Мне пришлось разделить с ней кровать – не выгонишь же даму в такую пору на улицу. Легли, не раздеваясь. «Подружка» моментально засопела, потом стала выводить трели, не дав толком поспать.

2

Как и заверял Ивашка Рябов, капитан встретил меня радушно. Поинтересовался только, есть ли рекомендации. Тут-то и пригодилось письмо господина Мариуса.

– Гут, – сказал Роде, ознакомившись с документом. – Сейчас пойдём к стряпчему – в порту есть конторка, составим договор.

Ёлки-палки, и в шестнадцатом веке бюрократия!

Стряпчий, мэтр Йорден, тучный мужчина со склеротическим румянцем на шеках, долго скрипел пером, составляя документ по всем правилам. Закончив писать, присыпал песочком, стряхнул и прочёл вслух. В договоре указывалось, что «Яков Демин (это моя настоящая фамилия), поступает лекарем на судно «Единорог» (порт приписки Копенгаген) под начало капитана Карстена. Жалование Якову Демину положить 31 крейцер в день, с полным довольствием». В конце имелась приписка: «В дележе добычи не участвует и свою долю в оной не имеет».

Что за добыча предполагается на судне? Они что, собираются рыбу ловить? А может, это китобойный корабль? Впрочем, мне-то какая разница – я же только лекарь, а в остальном не участвую (согласно договору). Что касается денег, жалование в половину серебряного гульдена (гульдинера) чуть выше, чем у новых товарищей – моряков. Правда, в отличие от меня, те имели долю при дележе некой добычи.

В антверпенском порту жизнь кипела и била ключом. Корабли со всего Старого света и из Нового то и дело швартовались у причалов, растянувшихся вдоль берега не на одну милю. Портовые грузчики и матросы день-деньской катали по талям какие-то бочки, таскали ящики и тюки, клетки с курами и бог знает что ещё. В людской гомон вплетались мычание, ржание, блеяние, кудахтанье и хрюканье. Дурными голосами орали чайки, устраивающие в воздухе свары из-за лакомых кусков. Ароматы заморских пряностей смешивались с запахами кипящей смолы и вонью протухшей рыбы.

Наше судно (теперь я имела право говорить о нём так), трёхмачтовый галеон «Единорог» готовился выйти в море.

Я поначалу не могла понять, почему корабль считают трёхмачтовым, когда на самом деле их только две. Думала, может, третья просто сломалась. А когда спросила у новых товарищей, те меня на смех подняли.

– Сломалась, баишь? Ха-ха-ха! – как конь, ржал Ивашка Рябов. – Оно и видно: не моряк ты, паря. Третья-то мачта, вона, на носу – бушприт прозывается.

Им смешно, а мне-то откуда знать такие тонкости, как наличие вертикальных и наклонных мачт. Оказывается, жердь, торчащая вперёд на носу корабля, это и есть бушприт – наклонная мачта.

Присутствие «рога» и относительно узкий, вытянутый в длину корпус придавали кораблю сходство с одноименным морским животным – нарвалом (он же единорог). Порядком потрёпанная посудина (борта сплошь в заплатах и «шрамах») вид имела горделивый, притягивала взор благородством линий корпуса и сохранившимся (несмотря на многочисленные повреждения) изяществом палубных надстроек. Оснастка корабля, всё это хитросплетение канатов и верёвочных лесенок сухопутному человеку казалась неразрешимой головоломкой, заставляла испытывать некий священный трепет и уважение к морякам, способным разобраться, что тут к чему.

Однако более всего поразил меня флаг, поднятый на грот-мачте (я уже начала, понемногу, разбираться в названиях) – он был красный! Кажется, именно такой вывесили взбунтовавшиеся матросы броненосца «Потёмкин». Я не удержалась, спросила у Роде, что сие означает и какой державе принадлежит флаг. Ответ капитана удивил ещё больше.

– Это мой личный флаг. Я всегда хожу под ним, – ответил Роде невозмутимо, и добавил. – Я на службе у царя Ивана, а русские своего флага не имеют.

Ну и дела! Кто бы мог подумать: капитан датчанин на службе у русского царя. У самого Ивана Грозного! Невероятно. Только и это ещё не всё. Роде сообщил мне (так, между прочим), что «Единорог» – каперское судно.

– Царь Иван воюет со шведами на суше, – пояснил капитан. – Мне же велено вести охоту на море: топить или захватывать шведские корабли со всем их грузом.

Так вот о какой добыче шла речь в договоре! Ё-моё, я попала к пиратам! И то, что вместо «Весёлого Роджера» на флагштоке полощется кумачовый большевистский стяг, ничего не меняет. Так сказать, лозунг «экспроприация экспроприаторов» в действии. С поправкой на шестнадцатый век. А костюмчик Джека Воробья, пирата Карибского моря, не только к лицу оказался, но и пророческим. И исправить, похоже, ничего нельзя – я повязана договором (то, что мне не удосужились рассказать, чем занимается Карстен и его команда, вряд ли может служить основанием для его расторжения), да и находились мы уже в открытом море.

«Единорог» сначала отбуксировали собственными шлюпками на внешний рейд, затем поставили паруса и двинулись на северо-восток.

Больше всего я боялась морской болезни – не знала, как поведёт себя желудок, когда начнётся качка.

Не зря опасалась: первый съеденный на судне завтрак тут же оказался за бортом. Хотя волнение было так себе – баллов пять, не больше. Сутки на еду и смотреть не хотела, потом притерпелась как-то, пообвыклась.

У меня была отдельная каюта – помещение чуть больше собачьей будки, но своё, индивидуальное. Из мебели имелись только стол и табурет, привинченные к полу. Вместо кровати – гамак. В углу стоял объёмистый сундучок, доставшийся мне по наследству от лекаря Карла, ныне покойного. Замечательная вещь – из морёного дуба, окованный железом – именно так представляла я в детстве сундук, принадлежащий одному из любимых моих книжных героев, пирату Билли Бонсу. Только вместо оружия, вест-индийских раковин и карты Острова Сокровищ, здесь содержались медицинские инструменты и баночки с аптечными снадобьями. Здесь же хранила я свои сокровища: мыло, купленное ещё в Штеттине, моё «нижнее белье» и Ларискин мобильник.

Чтобы хоть как-то блюсти личную гигиену, я вытребовала таз, кувшин и ежедневную долю пресной воды, помимо питьевой. Заявила: это необходимо мне, как лекарю. Меня бы на смех подняли, если б сказала, что умываюсь по утрам, мою руки с мылом перед едой, а вечером… ну, тут вообще ничего не смогла бы объяснить мужикам, не имеющим понятия о потребностях женщины.

Кроме того, имелась бутыль спирта в плетёной корзине – получила лично от капитана на медицинские нужды (и антисептик, и обезболивающие). Перевязочных материалов не было вовсе. Пришлось самой щипать корпию из льняной пакли и резать на бинты старое полотно.

Любой хирург или травматолог со «скорой», где я когда-то трудилась, пришёл бы в ужас от таких условий работы. Лечить раны, не имея не то что антибиотиков, но и элементарного стрептоцида… Да, чего там – банальной зелёнки, и той днём с огнём не сыскать.

Я холодела от мысли, что предстоит, если придётся иметь дело с тяжёлыми ранами. Утешала себя историями из военно-полевой медицины, когда в партизанских отрядах ампутировали конечности при помощи ножовки, или делали кесарево сечение наточенной крышкой от консервной банки.