Железный волк - Сергей Булыга

и хлопнул по плечу.

— Блажь это все! Забудь. Подумаешь, учуял! А я с Ней разговаривал, вот как с тобой, и ничего.

— К–когда?

— Когда, когда! Я ж говорю: блажь это все. Пойду.

Быстро пошел, как будто двадцать, тридцать лет с

него слетело. А что? Нет боязни — нет старости. Живи! Сошел, едва ли не сбежал с крыльца. Митяй держал коня, помочь хотел — куда там! Вскочил в седло, поводья подобрал, властно приказал:

— В Окольный! Шагом!

Зацокали копыта. Он впереди, а четверо за ним. Мимо Софии, мимо Зовуна, мимо конюшен — в Шумные Ворота, в Окольный Град. Там — по Гончарной, а потом налево взяли, на Босую, и вверх по ней. Неспешно, шагом. Сбруя бренчит, лаги скрипят. И перестук копыт…

Тишь! Как вымерло все. За стенами, за тынами никого. А смотрят ведь! Гадают, шепчутся — неужто он… да как же он… Князь усмехнулся. Молчишь, посад, вот то–то же! И далее смолчишь. Да, я камень преткновения. Камень, отринутый строителем, стал во главе угла. И кто взойдет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит. И было так. И будет. Цокают копыта. Неспешно, шагом, только шагом. Кто скоро едет — не туда приедет, не то узреет и не то обрящет. Да, мне всего семь дней дано, но зато верных семь! А сколько вам — того никто не знает. Кому, быть может, десять лет отпущено, кому прямо в этот миг, когда к щели припал, глазеешь на меня, конец придет. Смейся, Любим, болтай, Ширяй, Ставр, Сухой…

Сухой! Третьяк, выжлятники… Князь вздрогнул. Ложь! Ширяй это наплел, а не они, он, только он! Он с тем и ездил, чтоб… А я — живой, и вам меня не взять. И крест на мне, и еду я… И он мне скажет все как есть, он не солжет, не должен, не посмеет.

Приехали. Владычин двор, ворота нараспашку, чернец стоит. Князь придержал коня, спросил:

— Владыка у себя?

— Так он…

— Здесь, нет?!

— Здесь, здесь, вот только…

Только! И — на дыбы коня! Во двор! Чернец метнулся в сторону. А он к крыльцу. Служки забегали.

Крикнул:

— Взять!

Ринулись к поводьям, впились в стремя. Он сошел. Глянул на отроков. Те тоже спешились, стояли, оробев. Ведь как–никак, а боязно, владыка, осерчав, бывает крут. Князь приказал:

— Митяй за старшего! Ждать здесь.

Митяй кивнул. Князь, осенив себя крестом, стал подниматься по ступеням.

В сенях было темно, окна еще с зимы не открывались. Ступил, зацепился за ведро, чуть не свалил его, перекрестился. Дальше прошел на ощупь, в дверь направо, в светлицу.

В светлице сидели келарь Мисаил, ключник Лаврентий, иноки. И свечи, свечи, образа, дух приторный. Спасаются! А бес — он вездесущ… Вон сколько вас, а вошел — и все к стене!

Лаврентий, старый лис, вскочил из–за стола, залебезил, расшаркался. Другие подхватили, загундосили. Вишь, подобрели, обрадовались, что пронесло. И свет в глазах, почтение. В другой бы раз…

В другой! Князь чинно выслушал, кивнул, спросил о владыке. Лаврентий взялся провести. Пошли по лесенке вниз, голову склонив, чтоб лоб не расшибить…

ПСКШЛИ: Келья, как склеп, сырая, темная. Иона восседал возле окна, читйЛ. удивленно

поднял брови, но промолчал. Продолжал читать. И князь молчал. Пресвятый Боже! Что есть власть? Весна на дворе, и мне уже пять дней всего осталось, ну а ему, быть может, и того не будет… А он сидит. А я стою. Зачем я здесь?

Лаврентий потоптался и ушел. Когда шаги его затихли, князь плотно закрыл дверь, подошел к Ионе. Тот читал тихо, едва слышно. А может, он и не читал, а так, повторял по памяти. Он это мог, ты удивлялся, спрашивал, Иона отвечал: «Во мне это, мое, и потому все помню». А помнил ли он, кем был, когда сюда пришел? Чернец бродячий, голь босоногая!

Князь сел на лавку, осмотрелся. Лампада, крест, божница. И бревна серые. И плесень на стене. Озноб берет! Прислушался…

Не понял. Ни словечка. Иона для себя читал. Всеслав еще немного помолчал, потом сказал:

— Владыка! Я к тебе. За утешением.

Иона перестал читать. Губы поджал. Переспросил, не глядя:

— За чем?

— За утешением.

— За утешением! — Иона усмехнулся. — А голос — княжеский…

— Вот в том–то и беда. Гордыня одолела. Устал я от нее. Совсем устал!

Иона повернулся. Слаб был владыка, немощен, и бороденка редкая, и руки высохли, брови — длинные, седые, глаз из–под них почти не видно. «Все помню, говорил, все знаю». А вот молчит… И князь тогда сказал чуть слышно:

— Я ждал тебя, ты не пришел. Меня опять скрутило…

— Вижу. Знак на тебе, — владыка заморгал.

— Знак? — Князь вздрогнул.

— Знак. Примирись, Феодор. Спеши. Дел у тебя — ого!

— Иона! — Князь вскочил. — Ты это брось! Ты не юродивый, не ворон. Ты — пастырь мой. И мною же поставлен! И я тебя… Советчик! Доброхот. И он как все. Зверь это, не я, Зверь закричал.

Иона засмеялся тихо, сказал:

— Сядь!.. Сядь!.. Охолонись, Феодор!

Князь едва не упал на лавку. Глаз дергался, щеку свело.

Иона сказал:

— Дай руку, князь.

Дал. Й затих. Сидели и молчали. Слаб, немощен владыка, стар. Чужой он здесь, когда пришел, никто его не знал. Это потом уже, поди, лет через семь, его приблизили и рукоположили. Когда не стало Феофила, стояли вечем у Святой Софии, обедня шла, все ждали жребия. Усопший называл троих: его и двух своих, исконных, а дальше — как Бог повелит. И вот…

— Идет! Идет! — вскричали в толпе.

Вышел слепец и вынес жребий на Иону! Народ возликовал. Все знали: Киев не одобрит, Киев Никифора желал, митрополит прислал его, с ним и грамоту, а в ней слова: грех это, когда епископа всем миром выбирают, когда не Провидение, а жребий решает… Но отстояли!

Вече постановило, а князь велел отправить послов, дары великие, потом еще. И был тогда весь Полтеск заодин! Был. А теперь…

— Иона! Пусто на душе. Слыхал ведь, что они болтают?

— Слыхал. Потому и не пошел к тебе. На хворь сослался.

Сказал — и опустил глаза. И так всегда, чуть что — и в сторону. Тем он и берет. А ведь легко–то как! Ни вериг, ни власяниц не надо, ни чудес тебе, ни исцелений; все просто: будь кроток, будь как воск. И к тебе потянутся даже жребий и митрополит. Нет, зверь, лежи молчи! Я сам…

Сглотнул слюну, сказал как можно спокойнее:

— Хвораешь ты. Говорили мне… А хорошо ли то? Ведь бросил ты меня. Любим еще молчал, а эти… взлая–ли! Мол, я уже не я, а тень, мол, умер я. Слыхал?

— Как не слыхать!

— А скажешь что?

— А ничего. Темен народ. Им разве что втолкуешь? — Сказал и замолчал. Словно и не говорил ничего. Сидит и смотрит, тих, покоен. Князь даже растерялся, прошептал:

— Иона, как же так?!

— А так. Ты посмотри на них. Они что, веруют?.. А ты?

— Я?..

— Да. Бережку кормишь? Кормишь. Водяному лошадку дарил? А вчера ввечеру? Там же на тебя и наплели. А мне что говорить им? Про то, что князь вчера ходил поганское действо справлять и его медведь чуть не задавил, вот вам в том крест. Так, что ли, мне витийствовать? — И улыбнулся. И вздохнул.