Год призраков - Джеффри Форд

— А что такое эпиляторная бомба?

— Ее начиняют той химической дрянью, которой женщины удаляют волосы с ног. Ребята наливают ее в воздушный шарик и бросают. Если угодит в голову, то все волосы выпадут. А в глаза попадет — ослепнешь на время.

Мэри кивнула.

— Я тебе сегодня вечером дам два яйца. Храни их, пока не встретится тот, в кого тебе захочется запустить. Целься в голову, потому что если попадет в пальто, то, скорее всего, отскочит и разобьется на земле. А можешь запустить яйцом в дом того, кого ты по-настоящему ненавидишь. Кого ты ненавидишь? — спросил Джим.

— Уилла Хинкли, — ответила Мэри.

— Ну вот, — сказал я.

— Мы сегодня точно забросаем его дом яйцами, — пообещал Джим. — Может, я даже кину одну штуку в окно. И еще запомни: ребята будут пытаться украсть у тебя мешок с подарками. Не отдавай. Кричи и лягайся, если попробуют. Я приду тебе на помощь.

— Хорошо, — сказала Мэри.

Перед тем как отправиться в школу, мы зашли попрощаться к Бабуле. Она сидела за столом на маленькой обеденной площадке. На столе были навалены три громадные горы конфет: «Суитарт», «Мэри-Джейн» и миниатюрные «Баттерфингеры». Бабуля взяла по штуке из каждой горки, сунула их в маленький оранжевый бумажный мешочек с рисунком ведьмы на метле и скрутила верхушку. Дед сидел в нижнем белье, наблюдая за ней и посасывая «Мэри-Джейн».

Занятия в этот день тянулись как резина. Обычно на Хеллоуин в школе устраивался праздник, но в этот раз ничего такого не было. Всё отменили, потому что Краппу понадобилось устроить нам стандартный тест на интеллектуальное развитие. Мы в этот день отвечали на вопросы, заполняя маленькие кружочки карандашом. Сначала вопросы были легкими, но вскоре стали невероятно странными. Нужно было читать отрывки текста о ловле сардин у побережья Чили, потом шли математические задачки с фигурками необычной формы: требовалось мысленно развернуть их на 180 градусов, прежде чем ответить на вопрос.

Уже собираясь сдавать свой лист, я понял, что должен был пропустить один кружочек, так как не знал ответа. Вместо этого я по ошибке заполнил его, а потому начиная с этого места каждый мой ответ относился к следующему вопросу. Я испытал мимолетное чувство стыда, передавая листок Краппу.

На игровой площадке во время большой перемены Тим Салливан рассказал мне о своем способе прохождения стандартных тестов.

— Да я даже не читаю вопроса, — сказал он. — Просто угадываю. Но, по крайней мере, хоть некоторые попадают в точку.

Позднее, уже в классе, Патрисия Трепедино, самая умная девочка в классе, спросила у Краппа, как понимать вопрос номер четыре:

— Тут вот что: бетон по сравнению с арахисовым маслом…

— Да, — подтвердил Крапп, сверяясь со своим листком.

— Комковатый или однородный?

Он посмотрел на нас пустым взглядом — точь-в-точь Марвин Гомперс, после того как тот в третьем классе сообщил нам, что сделан из металла, и с разбега ударился головой о кирпичную стену за физкультурным залом. Наконец Крапп принял свой обычный вид и сказал:

— Хватит разговоров, или я не зачту твой тест.

И вот медленно умиравшие сумерки испустили последний вздох, и первый момент темноты был как выстрел стартера в начале забега. Ошалевшие ребята в маскарадных костюмах мигом хлынули из освещенных домов, начиная обход соседей. Они достигнут самой дальней точки, откуда все еще можно проложить дорогу домой, и лишь затем начнут возвращаться. Мама и Бабуля стояли у двери дома и махали нам на прощание. Возглавлял нашу компанию Джим, одетый в мешковатую фланелевую рубашку, драный комбинезон и черную ермолку. На его физиономии углем была нарисована борода. Мэри шла следом в костюме жокея, а я замыкал шествие, спотыкаясь о бордюрный камень и кочки на лужайках, потому что прорези для глаз в маске-черепе катастрофически сужали поле зрения. Хотя было холодно и ветрено, лицо у меня вспотело еще до того, как мы забрались на два первых крылечка и раскрыли наши мешки. Я слышал звук своего дыхания, приправленного вонью пластмассовой маски, от которой волосы вставали дыбом. Наконец, врезавшись в припаркованный автомобиль, я решил поднять маску на лоб и опускать ее, только стучась в очередную дверь.

Мы путешествовали по кварталу от крыльца к крыльцу, вливались в другие группки ребят и отделялись от них, а иногда кто-то присоединялся к нам. Фрэнки Конрад, наряженный индийским мудрецом-свами, с полотенцем-тюрбаном на голове, подведенными карандашом глазами и в длинном сиреневом халате, обошел вместе с нами около десятка домов. Девчонки Фарли были ангелами или принцессами — я не мог разобрать, кем именно, но их ниспадающие белые одежды светились в темноте. Президент Генри Мейсон был одет в костюм для причастия, со значком «ГОЛОСУЙТЕ ЗА ГЕНРИ» на лацкане, а его сестры-призраки с головой закутались в простыни. Регги Бишоп оделся роботом — завернулся в серебряную фольгу, водрузив на голову шляпу с лампочкой наверху, которая то включалась, то выключалась. А Крис Хаккет надел армейскую каску отца и сказал нам, что его папка на Корейской войне потерял три пальца, а в задницу ему попал осколок гранаты.

Мы выпрашивали подарки так же самоотверженно, как отец наш трудился на трех работах: аккуратно обходили сначала все дома по одной стороне улицы, а потом перебирались на другую. Старушка Рестуччо подарила нам китайские наручники — трубочку, оплетенную разноцветными полосками бумаги. Если засунуть в нее пальцы с обеих сторон, потом их было не вытащить. Так мы потеряли Фрэнки Конрада. Он остался стоять на лужайке миссис Рестуччо и все никак не мог сообразить, что для освобождения от наручников нужно согнуть пальцы, а не наоборот. Медлительные, хромоногие, слабые остались позади, а мы, взяв штурмом Уиллоу-авеню, перешли на Катберт-роуд.

Когда последний дом на последней улице нашего квартала остался позади, мы пошли по тайной тропинке через холмы, поросшие высокими сорняками, перебрались на дорожку, которая огибала высокий забор у сточной ямы, и вышли на западное поле нашей школы, сразу за баскетбольными площадками. В лунном свете, под сильным ветром, который гулял на открытых пространствах и гонял клочья темных облаков, мы встретили Тима Салливана с его приятелями. Мы немного отдохнули и набили рты шоколадом и лакричными конфетами, чтобы под держать себя на оставшуюся часть путешествия.

Мы уже собирались направиться на восток, к Минерва-авеню, через школьные поля и лес, когда на нас налетели Пинки Штайнмахер, Джастин Уолш и еще человек двадцать землеедов. Яйца летели в обе стороны. Президенту Мейсону одно попало в лицо, и он со слезами опустился на колени. Кто-то крикнул, что у Уолша эпиляторная бомба, и мы бросились наутек. Джим держал Мэри за руку, а я старался не отставать от них. Когда мы обогнули школу сзади, я оглянулся через плечо и увидел, как враги окружают Генри. Его сестры, эти жуткие толстушки, тоже бросили его и бежали в мою сторону. На следующий день мы узнали, что Генри колотили мучными чулками, пока он не превратился в альбиноса, разбили ему губу и украли его мешок с сокровищами. А потом Пинки помочился на него.

Мы прошли, попрошайничая, по Минерве и следующей улице, и чем дальше уходили от нашего квартала, тем больше ребят отставало от нашей группы и направлялось назад — в более знакомые места. Один раз мы всего на минуточку оставили Мэри стоять на тротуаре в одиночестве, и тут же какой-то мальчишка попытался вырвать у нее мешок, но она отбивалась от него своим жокейским хлыстом, пока не подоспел Джим и не отколотил обидчика. Кончилось тем, что мы отобрали у него мешок и разделили содержимое на три части. Все же эта потасовка выбила Мэри из колеи, и ей пришлось присесть на краешек тротуара — она бормотала какие-то числа и курила сигарету. Пока мы ждали, чтобы Мэри пришла в себя, появились школьные друзья Джима, и он оставил меня приглядывать за Мэри, а сам убежал с ними.

К этому времени было уже поздно, и улица — названия ее я не знал — обезлюдела. Во многих домах свет уже выключили, а значит, хозяева либо ушли спать, либо у них кончился запас конфет. Так всегда и проходил Хеллоуин: стоило тебе зазеваться, как он отправлялся на боковую и засыпал. Было тихо и жутковато. Я велел Мэри подняться, и она встала. В общих чертах я помнил, куда нужно идти, чтобы попасть домой. И мы пошли быстрым шагом, держась в тени, чтобы нас никто не заметил. Мы проходили мимо темных домов, деревья перед которыми были увешаны колыхающимися на ветру лентами туалетной бумаги; на дороге валялись раздавленные тыквы, а в тех местах, где разыгрывались сражения, фонари высвечивали скорлупу и радужную пленку разбитых яиц. Меня пугала любая тень, вызывая мысли о бродяге, Чарли и кое-ком пострашнее.

Мэри не надела ни свитера, ни пальто — иначе никто не увидел бы ее мешковатой рубахи и не сообразил, что она — Вилли Шумейкер. Но это не помогло — ребята останавливали меня весь вечер и спрашивали: «Слушай, а кого изображает твоя сестренка?» Диапазон догадок был довольно широк — от бейсболиста до клоуна или уборщика, но никто не додумался до жокея, даже когда Мэри говорила: «Они выходят на финишную прямую…» С каждой минутой становилось все холоднее, и потому я отдал ей мой свитер с капюшоном.