Год призраков - Джеффри Форд

Крапп прошел по проходу, собирая доклады. Я протянул ему свой. Перед тем как его пальцы схватили листки бумаги, я увидел ошибку: у меня получилось «Былое величие Гретции». Крапп в одно мгновение обозрел обложку — вырезанная фотография старой мексиканки в шали, лишняя буква — и с отвращением покачал головой. Потом Крапп переложил мой доклад в стопку, которую держал в другой руке, и в этот миг я заметил то, чего не увидел он: задник моего доклада, с примерами экспорта, был испещрен темными жирными пятнами.

Доклад вернулся ко мне на следующий день с отметкой F[38] и с надписями «плагиат» и «отвратительная дрянь» на морщинистой щеке женщины. Заплесневелый сыр, протухшая оливка и бычок сигареты все вместе воняли, как кусок дерьма. Дома я показал доклад Джиму. Он пожал плечами и проговорил:

— И на старуху бывает проруха.

А потом велел мне помалкивать:

— Родители даже ничего не заметят. Они так заняты работой и… — Брат закинул голову и поднял руку, словно пил из большой бутыли. — Унеси это во двор и закопай, — сказал он. — Воняет, как задница покойника.

Я так и сделал, хотя знал, что добром это не кончится. Мэри смотрела, как я копал яму. Когда я похоронил вонючую дрянь и притоптал накиданную сверху землю, она положила сверху камень — чтобы пометить могилу.

Сонный порошок

Я стоял над Драным городом, разглядывая его со всех сторон, и вдруг понял, что с тех пор, как Джим начал заниматься борьбой, обзавелся новыми дружками и старался как можно реже бывать дома, на его детище осела тонкая пленка пыли. Я вообразил, что это сонный порошок — словно злобный колдун из сказки посыпал фанерный щит. Городок стал тихим, точно погрузился в глубокий сон, и на листе фанеры парило опустение. Тут почти ничто не поменялось с того последнего раза, когда я приходил сюда перед Хеллоуином. Чарли по-прежнему лежал в озере, Борис возился с машиной, миссис Харрингтон выкатилась вперед на животе и погрузилась в сон.

Я заметил только одну перемену: бродяга теперь находился за нашим домом. Я решил, что переставила его туда Мэри — после того, как увидела его лицо в окне. На самом деле он, конечно, давно уже ушел и, возможно, подглядывал за другими семействами. Ремонт крыши у миссис Рестуччо еще не был закончен, и хотя Халловеи съехали уже больше года назад, Раймонд, их старший сын, спал позади их дома. Я подумал, а вдруг это конец Драного города: Джим, повзрослев, забросит его, и сонный городок так и будет медленно разлагаться, и наконец глиняные фигурки, растрескавшись, превратятся в прах, а картонные дома сморщатся и упадут.

Я пошел в угол подвала, где стояла коробка со старыми игрушками. Порывшись в ней, я нашел машинку «мэтчбокс»[39] — модель черного длинного катафалка. Задняя дверка открывалась; когда-то там был выдвигающийся гробик. Воспользовавшись запасами Джима, я выкрасил машину в белый цвет и еще не высохшую поставил на Уиллоу-авеню — перед домом мистера Барзиты. Окинув еще раз взглядом фанерный щит, я протянул руку и выключил солнце.

Мы сегодня не ходили в церковь

Отец таинственным образом появился в кровати в воскресенье утром. Я как раз шел по коридору в ванную и увидел, что он спит рядом с мамой. Вид его испугал меня, и я побежал наверх — сказать Джиму, который еще не проснулся. Брат встал и пошел со мной вниз по лестнице. Я заглянул к Мэри, толкнул ее в бок и сказал:

— Слышь, папа вернулся.

Она встала, и мы втроем, расположившись в ожидании вокруг кровати, принялись поедать отца глазами. Прошло какое-то время, и отец вдруг сел и открыл глаза, будто пробуждаясь от кошмара. Он тряхнул головой и выдохнул — казалось, с облегчением, — а потом улыбнулся нам.

Мы узнали, что отец не только здесь, с нами, но и проведет дома весь день. Он поднялся, выпил кофе и спросил, не хотим ли мы прокатиться.

— Куда? — спросил Джим.

— Не знаю. Выясним, когда доберемся до места.

Мы все вышли на улицу и набились в машину.

Джим уселся на переднем пассажирском сиденье, а мы с Мэри — на заднем. На улице было холодно, но Джим с отцом открыли передние окна, и мы поехали под звуки орущего радио и бешено воющего ветра. Все молчали. Отец подъехал к придорожному киоску с хот-догами. Мы купили крем-соду и хот-доги, приправленные запеченным луком и горчицей, которые хрустят, если их надкусить. Усевшись на перевернутые ящики из-под молока в нескольких футах от киоска, мы принялись молча есть. А потом снова уселись в машину и поехали быстро-быстро, и я испытывал ощущение свободы, прогула и побега.

Когда за спиной осталось немало миль и опасности возвращения больше не было, Мэри подалась к переднему сиденью и сказала:

— Мы сегодня не ходили в церковь.

Отец повернулся и мгновение, улыбаясь, смотрел на нее.

— Я знаю, — сказал он и громко рассмеялся.

Мы остановились перед огромным парком на Северном берегу. Парковки были почти пусты, несмотря на сказочно ясный день. Мы оставили машину в середине забетонированного пространства, с трех сторон окруженного лесом.

— Ну, в какую сторону пойдем? — спросил меня отец.

Я указал на запад: похоже было, что так мы сможем уйти дальше всего от дороги и парковок.

— Отлично. И они понеслись…

Мы вылезли из машины, застегнули верхнюю одежду и двинулись на запад. Джим шел рядом с отцом, пытаясь шагать с ним в ногу. Я тоже хотел быть там, рядом с ним, но сильно по этому поводу не огорчался. Мы с Мэри топали сзади. Бетонная площадка осталась позади, и мы вошли под сень высоких сосен. Под ногами лежал ковер из опавших дубовых листьев и пожухлых сосновых игл, толщиной в полфута, и мы с Мэри, шаркая ногами, время от времени пинали их. Мэри нашла громадный желтый лист размером со свою голову, проделала в нем две дыры для глаз и, держа за стебелек, поднесла к лицу, словно маску.

Мы довольно долго шли по тропинке, видели ворон на вершинах деревьев и наконец оказались на полянке. Отец поднял руку и поднес палец к губам. Мы, дети, остановились, а он присел и показал на деревья по другую сторону полянки. Там, глядя на нас, стоял огромный рогатый олень. Прошла целая минута, потом Мэри сказала: «Привет» — и помахала оленю. Тот отпрыгнул вбок и исчез среди деревьев.

Отец опустил глаза на песчаную тропинку.

— Следы, — сказал он. — Тут их за последние несколько часов целое стадо прошло.

Потом он нашел лисий след и тоже показал нам. Пройдя полянку, мы сменили направление, молчаливо и единогласно решив идти за оленем. Мы так его больше и не увидели, но след вывел нас к большому холму. Отец держал Мэри за руку, чтобы ей легче было подниматься, и мы стали карабкаться по склону, поскальзываясь на опавших листьях. Время от времени приходилось устраивать передышку, опираясь на стволы деревьев.

Как выяснилось, олень вывел нас в нужном направлении: когда мы поднялись на вершину, деревья исчезли и нам открылся вид на весь Лонг-Айлендский пролив — аж до Коннектикута. По воде стального цвета гуляли белые барашки, в лицо нам дул сильный ветер. На северном склоне холма не было деревьев — одна трава. У подножия расположилась маленькая бухта, которая простиралась дальше на запад, огибая цепочку песчаных дюн между нами и проливом. Бухточка была шириной в два футбольных поля, а длиной — в четыре, поверхность ее покрывала рябь. Вдоль береговой линии стояла целая армия белых птиц, клевавших мокрый песок.

Отец сел на вершине холма и вытащил сигареты. Он зажег спичку, закрывая ее от ветра в чашечке ладоней, ухватил огонек концом сигареты и сказал уголком рта:

— Спуститесь-ка туда и все разведайте.

Дважды повторять не пришлось — мы втроем с воплями бросились вниз по склону, спугивая птиц, которые волнами поднимались в воздух. Джим то несся прыжками, то скользил. Мэри попробовала делать то же самое, но упала и остальную часть пути проскользила.

Мы долго оставались у воды — пускали блинчики, дрались на жердях, что прибились к берегу, смотрели, как роятся на мелководье рыбешки. Прошел час или два, и когда Джим с Мэри решили поймать рыбешку с помощью старого пластмассового стаканчика, найденного в песке, я поднял голову и посмотрел на отца, сидящего наверху, а потом отделился от ребят и полез наверх. Поднимаясь, я на время потерял отца из вида, потому что из-за крутого склона видел всего на несколько футов вперед. Когда я добрался до вершины, то обратил внимание, что отец держит очки в руке. Видимо, он плакал, потому что при виде меня вытер глаза и надел очки.

— Ну-ка иди сюда, — попросил он. — Мне нужна помощь.

Я подошел и встал рядом с ним. Отец поднялся и, легко положив руку мне на плечо, встал, делая вид, что использует меня как костыль.

— Спасибо, — сказал он, на мгновение обнял меня и прижал к себе.

Моя щека впечаталась в грубую ткань клетчатой куртки, и я вдохнул запах машинного масла. Потом отец отпустил меня и стал звать Джима и Мэри.