Бурлаки - Александр Спешилов

Едва его уломали.

Я перебрался на «Стрелу» и в первую же вахту протосковал всю ночь. Я мечтал стать водолазом, а тут снова целую навигацию матросить. Кран Пигалева был спущен на Волгу, а на камских кранах в водолазах нужды не было. Да и начальство считало, что доставать утонувшие якоря с петлей на шее по шесту куда выгоднее, чем с помощью водолаза.

Для «Стрелы» с завода Каменских привезли новый гребной винт. Заплатный приготовился поставить его на место.

«Стрелу» ввели в шалман карчеподъемницы. Талями отодрали корму парохода от воды. Обнажился искалеченный винт.

Заплатный на маленькой лодке подобрался под корму с инструментами и новым винтом. Он благополучно снял остатки старого винта, надел на вал новый, и вдруг цели, поддерживающие пароход, «стравили». Заплатный исчез под водой. Люди на берегу замерли. С карчеподъемницы полетели спасательные подушки. Народ волновался.

— Что такое? Машиниста раздавило?

— Спасать надо! Кто пловец?..

После секунды оцепенения поднялась суета. Двое смельчаков бросились ниже карчеподъемницы в воду. Матросы хватались за багры… Неожиданно в самом шалмане всплыла перевернутая лодка, а рядом с ней Заплатный.

Бросили ему конец и вытащили на палубу.

— Где это видано? — возмущались зимогоры. — Надо на заводе такую поправку делать, а не в затоне. Чуть не погиб человек.

— Перегонять-то «Стрелу» в город денег стоит, а бурлацкая жизнь не стоит ни гроша…

Андрей отогрелся в машинном отделении. Снова подняли корму парохода, и машинист спокойно закончил свою работу.

— Ну и дядя! — судачили в народе. — Другой ни за что бы не полез во второй раз к черту на рога.

После ремонта «Стрела» развела пары, и нас заставили выводить из затона суда и передавать их буксирным пароходам.

Заплатный ворчал:

— Черт меня дернул поступить сюда. Мы здесь вроде и не бурлаки вовсе, а перевозчики какие-то.

Потом нас вызвали в город.

Перед рейсом пришли проститься с нами Кондряков и Катя Панина. Кондряков тоже на днях уезжал из затона под начальство Калмыкова, начальника постов. Вместе с ним уезжала и Катя Панина. Когда они ушли с парохода, я спросил Заплатного:

— Что она? Поваром у Кондрякова или кем?

— Нет, парень. Такая жить поваром у Кондрякова не будет. Поженились они. Разве не слыхал?

— Не-ет! А когда венчались? Где?

— Вокруг мастерских венчались. Вот где… Толковый ты, Сашка, а, должно быть, молод — ничего не понимаешь…

«Стрелу» поставили на мелкую работу. Мы развозили по пристаням и перекатам начальников, возили на дачи разных барынь.

Как-то в начале июня доставляли на казенные суда пакеты со строгими приказами: привести в блистательный вид водолазные краны, все карчеподъемницы по случаю проезда по Каме на пароходах «Межень» и «Стрежень» царских дочерей.

Когда мы подходили к суденышку, Афанасий Ефимович сдавал под расписку пакет, а из машинного отделения высовывалась испачканная в мазуте физиономия Заплатного.

— Водохлеб! — обращался он к старшине или багермейстеру, получившему пакет. — Может быть, из-за тебя царские девки по Каме едут? Большая честь, что они проплывут мимо твоего корыта.

— Что корыто, так ты брось! У меня монитор справный. У тебя пароход — это, брат, не пароход и не лодка, а так — середка на половинке, — глумился старшина, задевая самую больную струнку Андрея Заплатного.

При встрече с другим судном Андрей кричал:

— Водолив! Бороду надо отрастить, чтобы на Гришку Распутина походить.

Водолив смущенно разглаживал свою большую рыжую бороду, а Заплатный хохотал.

На перекате ниже города Оханска на одной из карчеподъемниц принял пакет сам старшина. Распечатал его, прочитал вслух приказ и, к удовольствию Заплатного, заявил:

— Ничего красить не буду. Подумаешь, едет какая-то шкура, а я изворачивайся. Скажи начальнику, что, когда поедут царские лахудры, я заместо флага портянку повешу…

Через неделю с нами поехал техник, чтобы проверить, как выполняется приказ.

Около города не только суда, но и бакены были выкрашены яркой, свежей краской.

На излучинах реки появились новешенькие перевальные столбы. Но чем дальше от города, тем хуже.

Карчеподъемницу со строптивым старшиной мы нашли с трудом. Затянулась она за остров в воложку и замаскировалась кустарником. Команда шлялась где-то на берегу, а старшина удил рыбу.

Техник ругался на чем свет стоит, а старшина отвечал спокойно:

— Воля ваша, а красить и смолить судно я не буду. В прошлом году сам просил, чтобы выкрасили, однако мне отказали. Всю навигацию ходили некрашеные. А сейчас с чего это?

— Дурак! Их императорские высочества великие княжны едут. Ты не шути!

— А мне хоть кто. Хоть сам дьявол, хоть государь император…

На следующем плесе мы встретились с Кондряковым. Он служил здесь постовым старшиной. Я рассказал ему о случае с карчеподъемницей.

— Ага! Там старшиной Данилович. Немного сглупил старина.

— Что с ним будет, Михайло Егорович?

— Уволят, а может быть, и засудят за крамольные разговоры.

— Что это, Михайло Егорович? Какие разговоры?

— Не может рабочий человек так жить, как жил до сих пор. И камни заговорили. А ты знаешь, что везде пошли забастовки? В Петербурге настоящая война…

Наш рулевой перепугался даже:

— Тише ты, Кондряков. Услышит техник, так в другой раз и говорить-то не захочется. Лучше помолчи.

— Молчали, знаешь ли, триста лет. Нынче говорить будем! — заявил Михаил Егорович.

Ниже на перекате опять неожиданная встреча. На берегу с пестрой рейкой стоял Вахромей Пепеляев.

— Ты откуда? Как сюда попал? — спросил я Пепеляева.

— Я здесь наблюдатель водомерного поста. Уже второй день. Наше вам почтение, господа зимогорики!

— Наблюдатель? — удивленно спросил Заплатный. — Выгнали, что ли, из приказчиков?

— Меня? Плакали, когда уходил. Сенька Юшков тридцать три платка смочил слезами. Война скоро, господин механик. Казенных-то служащих на войну не возьмут. Я и тово… Водичку кому-то тоже надо мерять.

— Улизнул, значит, шкура.

— Жить-то всем хочется, моряк сухого болота!

В народе действительно ходили разные слухи о войне:

— К нашему белому царю в Сан-Петербург приехал запросто французский царь Пункарь из Парижа. Быть войне.

— В газете читали, что англичанка хорохорится. Обязательно война будет.

Двадцатого июля мы проходили мимо пристани Хохловка. С верхов нам навстречу тихим ходом шел пассажирский пароход «Иван». Он то и дело подавал беспорядочные свистки: то прощальные, то тревожные. Пассажиры на пароходе орали, ревели, пели песни, кричали «ура». Оказалось, началась мобилизация. Германия объявила нам войну.

На верхней палубе «Ивана», куда пассажирам раньше вход был воспрещен, сотни людей бесновались в дикой пляске под визг и вой разбитых гармошек. Пароход шел с креном на правый борт.

Заплатный выглянул из машины и сказал:

— Ого! Повезли на убой.

Мы подрулили ближе к пристани. На берегу такой же содом. «Иван» с большим трудом пристал к дебаркадеру, и началась свалка.

Женщины крепко держались за своих мужей. Они волоклись по мосткам и выли «по мертвому». Силой отрывали их от мобилизованных и выпроваживали на берег. Поодаль пьяная молодежь била урядника. Кого-то раскачали на корме дебаркадера и перебросили прямо на верхнюю палубу парохода.

Когда пароход поплыл дальше, его провожал плач и вой несчастных солдаток и солдатских матерей…

Нам передали телеграмму с требованием немедленно возвратиться в город. Оставив позади пароход с мобилизованными, мы в тот же день пришли в город и пристали к казенной пристани.

Оказалось, что здесь нашего рулевого Афанасия Ефимовича ждала повестка о мобилизации.

И остались мы вдвоем с Андреем Заплатным. Нового рулевого найти было нелегко — мобилизация смахнула с пароходов и пристаней больше половины бурлаков.

— Видал, Сашка, — трунил Заплатный, — как все на германца окрысились?

Нашу «Стрелу» передали в водную полицию, а от нас попросили свидетельства о благонадежности, для чего вызвали к самому начальнику водной полиции Степанову.

Заплатный выслушал требование Степанова, не говоря ни слова, повернулся к нему спиной и вышел из канцелярии.

— Ну и гусь! — возмутился начальник.

Я последовал за Андреем.

Нас выгнали со «Стрелы» без копейки денег. И мы отправились по шпалам в Королёвский затон.

Навстречу нам то и дело попадались воинские эшелоны. Из телячьих вагонов неслись песни и наш русский православный мат.

На полустанке кого-то били.