Ваза с желтофиолями - Ирина Лобусова

Я увидела нечто вроде сундука, вдавленного прямиком в каменную стену — кладовку или нишу. Плотная крышка была плотно закрыта. Я принялась взламывать замок.

Это было очень тяжело, но вскоре мне удалось это сделать. Подняв крышку, я обнаружила всякий старый хлам, вроде какого-то тряпья и желтых газет. Было похоже, что хлам набивали беспорядочно, чтобы наполнить сундук.

Я принялась выкидывать все это из сундука, чтобы обнажить дно, и наконец нашла то, что искала. В красной фланелевой тряпке был завернут детский скелет. Это был скелет Фаины.

Я поняла все, что произошло. Когда в квартиру пришли немцы, каким-то чудом маме Фаины удалось спрятать девочку в сундук. Она надеялась спасти ее жизнь. Немцы забрали всю семью — кроме Фаины. Девочка осталась в квартире, спрятанной в сундуке.

Сундук был вполне большой для того, чтобы в нем спрятался 8 — летний ребенок. Кто знает, сколько времени она провела там. Никто не приходил, чтобы ее вытащить и спасти. Ее семья была мертва. А дворничиха вселилась в квартиру не сразу, лишь спустя несколько дней. Девочка смертельно боялась подать голос, позвать на помощь. А крышка сундука была слишком тяжелой, и изнутри она никак не могла ее открыть. в квартиру же никто не входил — соседи боялись страшное место. И девочка задохнулась в сундуке. Это укрытие стало ее могилой. Она погибла вместе со своей семьей — но только не так, как они.

Дворничиха, скорей всего, обнаружила труп. Но она ничего не могла сделать. Если бы ее застукали с трупом на руках во время войны, ее расстреляли бы за то, что она пыталась укрыть еврейку. А после войны ее обвинили бы в убийстве и расстреляли бы уже сотрудники НКВД. Так и лежал труп Фаины в сундуке, спрятанный так, что никто о нем не знал. Она лишь завернула труп в какую-то ткань, и все время смертельно боялась выйти из квартиры. А страшная тайна из ее прошлого разрушила всю ее жизнь.

Я аккуратно взяла ткань на руки. Скелет ребенка был совсем невесомым. Я опустила его на пол, и заплакала. Я старалась вести себя очень тихо, но все равно не могла сдержать слез.

17

Рассвет застал меня в такси. Я ехала на Второе христианское кладбище на Люсдорфской дороге. Я знала часть еврейского кладбища там. В моей сумке лежал скелет, завернутый в ткань, и небольшая лопатка. Я намеревалась найти какое-то удобное место, и тайком придать кости земле, похоронить скелет в хоть самодельную, но все-таки могилу.

Я приехала как раз к открытию кладбища. День был будним, и все кладбище было абсолютно безлюдным. За все то время, что я шла к еврейским могилам, я не встретила ни души.

Наконец я нашла подходящее место — рядом с одной старой могилой, в которой еще до войны была похоронена женщина по имени Фаина. Я посчитала это удачным совпадением, и быстро, с опаской оглядываясь по сторонам, принялась рыть небольшую яму.

Наконец все было закончено. Я утрамбовала землю и украсила небольшой холмик свежими цветами, которые принесла с собой. У семьи Фаины могилы не было, в отличие от самой девочки. Я надеялась, что чистая ее душа теперь обрела покой.

Я не знала иудейских молитв. Но мне казалось, что не имеет никакого значения, на каком языке прозвучат слова успокоения и надежды. Как часто говорилось о том, что война не закончена до тех пор, пока не погребен последний солдат.

Маленькая Фаина была настоящим солдатом этой войны, ее чудовищной жертвой. Но слезы мои были не о всех жертвах страшной войны.

Я плакала о маленькой девочке, которая ходила на рисование во Дворец пионеров, мечтала научиться рисовать кота, так любила маму и папу, и братьев, и бабушку с дедушкой, и маленькую сестричку. И, прячась в свою страшную смерть, она видела вазу из граненого хрусталя с яркими, необычными цветами — цветами цвета надежды.

Именно такие цветы я и положила на свежую, разрытую землю, и медленно пошла прочь, стараясь разглядеть тропинку глазами, почти ослепшими от слез.

Когда я вернулась в комнату, я решила посмотреть на портрет девочки, но, развернув полотно, увидела, что картина погибла. Возможно, я что-то напутала с лаками. Все краски стекли вниз, превратившись в бесформенную мешанину, и разглядеть изображение на нем было теперь невозможно. Портрета девочки Фаины больше на нем не было.

А через несколько дней после пышного открытия выставки, сопровождаемого телевидением, властьимущими и всевозможным гламуром, мне позвонили и сказали, что за абсолютно рекордную сумму в 200 тысяч долларов продано только одно полотно. Это была моя картина «Ваза с желтофиолями».