В ожидании счастья - Виктория Холт

Он все больше начинал нравиться мне, и я думаю, что и в нем пробуждалось взаимное чувство. Но между нами оставалась эта неприятная ситуация. Секреты нашей спальни беспокоили Европу. Послы сновали туда и обратно из Версаля на Сардинию и в Пруссию, а также в Австрию. На улицах распевали песни о нас: «Может он или не может? Поимел он или нет?» Если неспособность моего супруга связана с каким-то психологическим затруднением, то, возможно ли, что он когда-либо преодолеет его?

Матушка неустанно повторяла, чтобы я ее постоянно информировала о каждой подробности. Я должна была сообщать все, что говорил или делал дофин. Мне следовало прочитывать ее письма, а затем сжигать, что я и делала. Я знала, что окружена шпионами, и главным из них был наставник моего мужа герцог де Вогюон, друг мадам Дюбарри. Однажды, когда я была рядом с мужем, один слуга, находившийся в комнате, неожиданно открыл дверь, и там обнаружился герцог в склоненном положении — его уши несомненно были прислонены к замочной скважине. Возможно, слуга пытался предупредить нас. Герцог де Вогюон был очень смущен и пробормотал какое-то извинение, но не думаю, чтобы у Луи когда-либо восстановилось высокое мнение о нем.

Не в моем характере было предаваться размышлениям о моем положении. Я хотела просто наслаждаться. Больше всего я любила кататься верхом, но лошади мне были запрещены, поскольку матушка полагала, что бешеные скачки могут сделать меня неспособной к деторождению. И она, и Мерси решили просить короля запретить мне верховую езду.

Это был большой удар для меня. Мне хотелось закричать, что мне надоел французский двор и что когда я скачу на лошади и ветер бьет мне в лицо и развевает волосы, свободные от противных шпилек, которыми парикмахер мучает меня, то я счастлива.

Я пошла к королю, умоляла, называла его «дорогой папочка» и жаловалась, как я несчастна из-за того, что мне запретили кататься верхом.

Он был в затруднении. Мне следовало бы знать, что он не любит подобного рода ситуаций и ненавидит, когда его просят принять решение, которое могло бы обидеть кого-либо, особенно хорошенькую девушку. Но он не подал вида. Он был сама приветливость. Откуда мне было знать, что он внутренне зевал над моими детскими проблемами и желал, чтобы я поскорее ушла? Он положил мне руку на плечо и объяснил очень нежно, что моя матушка не хочет, чтобы я ездила верхом. Разве я не хочу удовлетворить ее желание?

— О, да, дорогой папа, я действительно хочу… Но я не могу обходиться без верховой езды.

— Считается, что лошади слишком опасны, и я согласен, что вы не должны ездить на них верхом. — Он поднял руки и его лицо осветилось приятной улыбкой, которая, несмотря на мешки под глазами и многочисленные морщины, делала его все еще привлекательным. Неожиданно для себя самого он нашел решение. — Никаких лошадей… Но покатайся на муле.

Итак, я стала ездить верхом на муле, что считала унизительным. Тем не менее однажды я упала с седла. Это действительно был глупый инцидент. Мул стоял неподвижно, и я сидела расслабившись, но он вдруг резко повернулся — и я почувствовала, что лежу на земле. Я ни капельки не ушиблась, но сопровождающая меня свита очень перепугалась и все поспешили ко мне, хотя я лежала и смеялась.

— Не трогайте меня! — вскричала я. — Я ничуть не ушиблась. Я даже не испугалась. Я просто по-глупому свалилась.

— Не разрешите ли вы тогда помочь вам встать?

— Конечно, нет. Вы должны позвать мадам Этикет. Видите ли, я не совсем уверена в том, какой церемонии надо придерживаться, когда дофина падает с осла.

Они рассмеялись, и мы весело возобновили нашу прогулку. Матушка узнала об этом случае. Она была очень обеспокоена, что я продолжаю кататься верхом, хотя и на мулах. Теперь я знаю, что она боялась потерять свое влияние на меня. У нее не было желания повелевать, просто она глубоко понимала характер своей дочери и боялась за мою судьбу. Я представлялась ей невинной овечкой среди французских волков, и она, как всегда, была права. Она писала мне:

«Я слышала, что ты катаешься верхом на муле. Я говорила тебе, что мне не нравится верховая езда. Она принесет даже больше вреда, чем просто испортит твою фигуру».

Когда я читала письмо, то чувствовала себя виноватой, что вызвало ее недовольство, и поклялась, что не буду кататься верхом до тех пор, пока она не разрешить мне этого, когда я буду немного постарше, стану настоящей женщиной и докажу, что могу рожать детей. Но все опять пошло по-прежнему, я скоро забыла об этом и спустя несколько дней снова была в седле.

Я часто встречалась с тетушками, которые уделяли мне много внимания. Аделаида всегда на что-то сердилась. В поисках причины для битвы она старалась воспользоваться даже незначительным поводом. Основной ее целью была мадам Дюбарри, но когда она узнала, что мне запретили кататься верхом на лошади, она переключилась на эту тему.

— Это смешно! — заявила она. — Не кататься на лошади! Каждый должен ездить верхом на лошади. Осел для дофины Франции! Это — оскорбление.

Виктория кивала головой, спустя несколько секунд к ней присоединилась и Софи.

— Это все подстроили наши враги, — мрачно заметила Аделаида.

Я хотела напомнить, что это моя мать запретила мне катание и что Мерси и король поддержали ее. Едва ли я могла назвать их своими врагами. Но Аделаида ничего не слушала, когда у нее было с чем бороться. Со мной не должны плохо обращаться. Меня не должны унимать. Она и ее сестры будут моими защитницами, и у нее уже есть план.

Он заключался в том, что я должна продолжать, как обычно, кататься на своем муле. Но будет выслан конюх с лошадью, с которым я встречусь в заранее условленном месте. Затем я должна слезть с мула и пересесть на лошадь, покататься на ней и вернуться обратно на то место, где меня будет ждать мул, пересяду на него и поеду обратно во дворец. Все очень просто!

— Мы их всех перехитрим! — торжественно вскричала Аделаида. Я колебалась.

— Это не понравится матушке.

— А как она узнает об этом?

— Все равно, я не хочу идти против ее воли.

— Она далеко, в Вене, не знает, что над тобой здесь смеются, когда ты едешь верхом на своем осле.

Они убедили меня, затем последовали тайные переговоры, и через некоторое время я отправилась верхом в сопровождении нескольких лиц из своей свиты и встретила конюха, который ожидал меня с лошадью. Все они немного боялись, так как знали, что сам король, а также моя матушка запретили мне ездить верхом на лошади, и мне неожиданно стало стыдно. Я согласилась не переходить на галоп, позволила конюху держать лошадь за уздечку и решила ехать только шагом. Но какой было радостью снова оказаться на лошади верхом! Я забыла, что вновь проявляю неповиновение, и рассмеялась до слез, когда представила себе, какое лицо будет у Мерси, если он увидит меня.

Я намекнула об этом одному человеку из своей свиты, и все они подхватили мой смех. Весело посмеявшись, мы вернулись к тому месту, где один из сопровождающих ждал нас с мулом, и я торжественно поехала обратно во дворец, в то время как конюх галопом ускакал на лошади.

Один из членов сопровождавшей меня свиты, смеявшийся вместе со мной, поспешил обо всем рассказать Мерси, и когда он появился в моих апартаментах, я поняла по его суровому виду, что моя уловка раскрыта. Мерси выглядел весьма огорченным. Я выпалила:

— Итак, вы знаете, что я ездила верхом на лошади?

— Да, — ответил он.

— Я собиралась рассказать вам об этом, — заявила я и добавила в оправдание:

— Те, кто видел меня, были довольны, что мне предоставлено такое удовольствие.

— Я был бы унижен, — ответил он торжественным тоном, — если бы вы решили, что я присоединяюсь к членам вашей свиты. Я очень беспокоюсь за вас и был бы очень опечален, произойди с вами что-нибудь, что повредило бы вашему здоровью, а также доставило неприятность императрице.

Я испугалась, как всегда при мысли о маме, и быстро сказала:

— Я была бы в отчаянии, если бы огорчила императрицу. Но, как вы знаете, верховая езда — любимое развлечение дофина. Не должна ли я следовать тому, что доставляет ему удовольствие?

Мерси ничего не ответил на мои слова, заметив лишь, что он оставляет меня, чтобы я как следует подумала о возможных последствиях своего поступка.

Я раскаивалась в совершенном и чувствовала себя виноватой, но затем разозлилась. Все это так глупо! Почему мне нельзя кататься на лошади, если мне это нравится?

Я очень расстроилась. Но одна мысль засела в моей легкомысленной голове, — мне было ясно, что никто другой на земле, кроме моей мамы, не заботится о моем здоровье. Ее, конечно, проинформировали о моем своеволии, и она, должно быть, узнала, какую роль сыграли в этом деле тетушки, поскольку вскоре предупредила меня:

«Во всем придерживайся нейтральной позиции. Я хочу, чтобы ты была более сдержанной, чем когда-либо. Не вникай ни в чьи секреты и не проявляй любопытства. Мне неприятно писать об этом, но не доверяй никому, даже твоим тетушкам, которых я так уважаю. У меня есть основания так считать».