Красные и белые - Олег Витальевич Будницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Военная карьера Деникина продолжала идти по восходящей и после Февральской революции. В апреле 1917 года он был назначен начальником штаба Верховного главнокомандующего, в мае – главнокомандующим армиями Западного фронта, в июле – главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта. На офицерском съезде в мае 1917 года выступил с резкой критикой политики Временного правительства, ведущей к развалу армии. На совещании в Ставке 16 июля в присутствии членов Временного правительства Деникин выступил с речью, в которой сформулировал программу укрепления армии из 8 пунктов, фактически он потребовал отмены демократических преобразований. Среди прочего Деникин предлагал «создать в резерве начальников отборные, законопослушные части трех родов оружия как опору против военного бунта и ужасов предстоящей демобилизации». В будущем подобного рода формирования назовут заградотрядами. Среди его предложений было также введение военно-революционных судов и смертной казни на фронте и в тылу за тождественные преступления.
Свою речь Деникин завершил, обращаясь к Керенскому и другим министрам Временного правительства, патетическими словами:
Ведите русскую жизнь к правде и свету – под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность: за эту свободу вести в бой войска, под старыми нашими боевыми знаменами, с которых – не бойтесь! – стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его нет больше. Но есть Родина. Есть море пролитой крови. Есть слава былых побед.
Но вы – вы втоптали наши знамена в грязь.
Теперь пришло время: поднимите их и преклонитесь перед ними.
…Если в вас есть совесть!
Керенский поблагодарил генерала за искренние слова. Впоследствии в своих показаниях Верховной следственной комиссии по делу генерала Корнилова глава Временного правительства заявил: «Генерал Деникин впервые начертал программу реванша – эту музыку будущего военной реакции». Задним числом, в эмиграции, Деникин писал:
В этих словах – глубокое заблуждение. Мы вовсе не забыли галицийского отступления 1915 г. и причин, его вызвавших, но вместе с тем мы не могли простить Калуша и Тарнополя 1917 г. И наш долг, право и нравственная обязанность были не желать ни того, ни другого.
Двадцать седьмого августа 1917 года Деникин, получив известие о выступлении генерала Л. Г. Корнилова, направил Временному правительству телеграмму в поддержку его требований: доведения войны до победного конца и созыва Учредительного собрания. Двадцать девятого августа Деникин был арестован и помещен на гауптвахту в Бердичеве, затем переведен в Быхов, где находились в заключении Корнилов и его соратники. Девятнадцатого ноября 1917 года по распоряжению Верховного главнокомандующего генерала Н. Н. Духонина Деникина освободили из-под ареста, как и некоторых других арестованных по корниловскому делу. На следующий день Духонин был убит революционными матросами. По словам Деникина, «толпа матросов – диких, озлобленных на глазах у „главковерха“ Крыленко растерзала генерала Духонина и над трупом его жестоко надругалась». После этого словарь русской революции пополнился еще одним эвфемизмом убийства: «отправить в штаб к Духонину». По случаю бессудной расправы с Духониным назначенный главнокомандующим прапорщик Николай Крыленко, будущий прокурор Республики, писал Троцкому: «Возбуждение дела с обязательными допросами матросов едва ли целесообразно». Троцкий был вполне согласен: он считал, что если и предавать убийц суду, то революционному, «который должен быть создан демократическими солдатскими организациями при Ставке и руководствоваться не старой буквой, а руководствоваться революционным правосознанием народа». Это означало де-факто индульгенцию убийцам.
Деникин сбрил бороду и, судя по фотографии того времени, побрившись наголо, с удостоверением на имя «помощника начальника перевязочного отряда Александра Домбровского» пробрался в столицу донского казачества Новочеркасск. Никому не могло прийти в голову, что говорящий по-польски бритый господин – это генерал Деникин! В поезде Деникин «увидел яснее подлинную жизнь и ужаснулся»:
Прежде всего – разлитая повсюду безбрежная ненависть – и к людям, и к идеям. Ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевленным предметам – признакам некоторой культуры, чуждой или недоступной толпе. В этом чувстве слышалось непосредственное веками накопившееся озлобление, ожесточение тремя годами войны и воспринятая через революционных вождей истерия. Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчетным чувством рушила государственные устои, выбрасывала в окно вагона «буржуя», разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек. Психология толпы не обнаруживала никакого стремления подняться до более высоких форм жизни; царило одно желание – захватить или уничтожить. Не подняться, а принизить до себя все, что так или иначе выделялось. Сплошная апология невежества…
Говорили обо всем: о Боге, о политике, о войне, о Корнилове и Керенском, о рабочем положении и, конечно, о земле и воле. Гораздо меньше о большевиках и новом режиме. Трудно облечь в связные формы тот сумбур мыслей, чувств и речи, который проходили в живом калейдоскопе менявшегося населения поездов и станций. Какая беспросветная тьма! Слово рассудка ударялось как о каменную стену. Когда начинал говорить какой-либо офицер, учитель или кто-нибудь из «буржуев», к их словам заранее относились с враждебным недоверием. А тут же какой-то по разговору полуинтеллигент в солдатской шинели развивал невероятнейшую систему социализации земли и фабрик… И каждому слову его верили, даже тому, что «на Аральском море водится птица, которая несет яйца в добрый арбуз и оттого там никогда голода не бывает, потому что одного яйца довольно на большую крестьянскую семью». По-видимому, впрочем, этот солдат особенно расположил к себе слушателей кощунственным воспроизведением ектеньи «на революционный манер» и проповеди в сельской церкви:
– Братие! Оставим все наши споры и раздоры. Сольемся воедино. Возьмем топоры да вилы и, осеняя себя крестным знамением, пойдем вспарывать животы буржуям. Аминь.
Деникин добрался до Новочеркасска, а затем здесь и в Ростове-на-Дону вместе с генералами Алексеевым и Корниловым занимался формированием Добровольческой армии. Командующий армией Корнилов назначил Деникина своим помощником. Деникин констатировал: «Функции довольно неопределенные. Идея жуткая – преемственность». Писал он это, уже зная, кто из них погибнет. А тогда, в начале 1918-го, шансы были равны, но Деникину повезло больше.
О Добровольческой армии и ее Ледяном походе мы уже говорили. Не буду повторяться, перейду сразу к тому времени, когда Деникин уже возглавил Вооруженные силы Юга России, когда войска
