Летчик испытатель - Джимми Коллинз

Это трудное дело

На долю летчика иногда выпадают такие трудности, о которых не всякий догадывается.

Однажды я доставил на самолете несколько человек на ранчо в Мексике. Большую часть пути от Нью-Йорка до Орлиного прохода на границе пришлось лететь при скверной погоде. Оставив за собой горы и болота, я летел последние восемьдесят миль до ранчо над бесплодной гористой и пустынной местностью.

На следующий день мои пассажиры настойчиво уговаривали меня поохотиться с ними. Это значило, что мне придется сесть на лошадь. До того я ездил верхом только один раз в жизни и с тех пор считаю этот способ передвижения самым неудобным из всех, придуманных человеком.

Но я все-таки отправился с ними. Вскоре мне это даже начало нравиться. Я обнаружил, что завернуть лошадь на скаку — это почти то же самое, что сделать вираж на самолете. Я проделывал множество забавных экспериментов, пока не заметил, что известная часть моего тела сильно разогрелась, а затем стала весьма чувствительной. Вскоре после этого мне начало казаться, что мы никогда не доберемся обратно до ранчо. Когда мы, наконец, до него добрались, мои брюки и кожа под ними были совершенно стерты. А когда я попытался снять брюки, то оказалось, что между ними и мной образовались действительно прочные узы. Они пристали так крепко, что освободиться от них можно только ценой фунта собственного мяса.

Я решил никогда больше не изменять аэроплану.

На следующий день выяснилось, что и в самолете мне приходится трудно, а мне предстоял пятичасовой перелет до Мексико-Сити.

Когда я добрался до Мексико-Сити, уже любое положение стало казаться мне неудобным. Обедал я у каминной доски. На мою долю выпало еще одно унижение. Раздевать меня пришел доктор. Ему пришлось пустить в ход много теплого масла и действовать очень осторожно.

Почта…

Бенни любезно пригласил меня лететь вместе с ним. Зная, что Бенни летает не хуже меня, я с комфортом расположился в задней кабине военного DH.

Сан-Франциско остался позади. Под нами были горы Диабло. Самолет казался уютным, надежным и приветливым.

Но снаружи все заволокло белой непроницаемой пеленой тумана, казавшегося нам с Бенни враждебным и зловещим, потому что нам почти не приходилось летать в тумане и никогда не случалось летать в нем так долго.

Ощущение такое, что мы летим прямо. Но, заглядывая через плечо Бенни, я вижу, как стрелка указателя поворота отклоняется вправо. Затем я вижу, — молодчина Бенни, он начеку, — как стрелка движется обратно к центру. Затем она медленно, но неумолимо — Бенни! Бенни! — переходит налево. Шарик центрован, и стрелка очень чувствительна. Но этого еще недостаточно. Куда мы летим? Не кружимся ли мы? В какую сторону мы больше заворачиваем? Недалеко, вправо от нас, — океан…

Новая неприятность — лед. Его белые лапы сжали передний край крыльев, главные крепления и расчалки. Пропеллер заработал неровно. Мотор стал давать перебои. Вдруг самолет вздрогнул. Я заметал, что опустился элерон. Бенни пытался выровнять машину. Я видел, как уклономер встал на нулевое положение. Значит, Бенни выправился. Но я видел еще кое-что. Я видел, как падает альтиметр. Теперь нечего надеяться на синее небо. Нечего надеяться на то, что мы будем летать высоко, пока не встретим просвета в тумане. А бюллетень погоды утверждал, что мы должны его встретить. Далеко ли под нами вершины гор? Успеет ли стаять лед, прежде чем мы опустимся слишком низко?

Я видел, как рычаг отошел назад, услышал, как затих дружеский рев мотора, и услышал голос Бенни, прозвучавший, как иерихонская труба:

— Давай прыгать!

Можно ли сесть на эти горы? И можно ли итти по этим белым безднам? А что, если мы кружим над океаном?

— Не надо прыгать. Давай подождем. Давай попробуем еще разок, — крикнул я в ответ.

Я крикнул еще раз, вцепился пальцами в козырек, дотянулся до Бенни и схватил его за плечо. Поздно! Пока я кричал и тянулся к Бенни, самолет сильно накренился и камнем пошел вниз через коричневый туннель — к земле. Бенни тоже увидел это — просвет в тумане и сквозь него землю.

Нас овеяло теплым воздухом более низких слоев атмосферы. Лед оттаял, и с крыльев падали сверкающие капли. Мы вышли в долину Святого Иоахима с большим потолком. Мы летели дальше, дальше лететь было уже просто.

Бежать! Бежать! Бежать!

Яркий золотой день в Тексасе. Позади аэродрома, на плантации сахарного тростника, работает мальчик-мексиканец. В сонном воздухе монотонно гудят над его головой самолеты. Иногда он прерывает работу, чтобы с ленивым любопытством взглянуть на них. Он не особенно интересуется самолетами. Они снуют в воздухе, как автомобили по близлежащему шоссе. Он привык к ним. Кроме того, они ведь не принадлежат к его миру…

По временам протяжный рев мотора при выходе из пике привлекает его рассеянное внимание. Случается, что на минуту его занимает сложная фигура, проделываемая звеном. Часто он устремляет вверх пристальный полуотсутствующий взгляд. Как сапожник, наблюдающий в окно за проходящей по улице толпой.

Но вдруг в равномерном гудении моторов звена, состоящего из трех самолетов DH, что-то резко меняется. Звено со свистом и воем летит над дам. Странный звук этот невольно заставляет его оторваться от работы и поднять голову. Звук кажется ему необычным, в нем что-то зловещее. Привыкший к шуму моторов мальчик чувствует это инстинктивно. А может быть, им руководит какое-то странное предчувствие? Он видит, как сталкиваются два самолета. Он видит, как они в жуткой тишине, медленно падают, распадаясь на части. Он видит, как два черных предмета отделяются от обломков самолета. Он видит развевающуюся за каждым из этих предметов белую полосу. Эти полосы на его глазах распускаются в два колышущихся, медленно плывущих в воздухе парашюта. Голова его закинута назад. Он всецело поглощен этим зрелищем. Его индейские глаза сверкают на смуглом лице.

Вдруг он пугается. Его охватывает страх. Два крутящихся остова разбитых самолетов, два роковых черных посланца рушатся на него. Он пускается бежать. Все равно куда, все равно в каком направлении. Он бежит со всей быстротой, на какую способны его маленькие коричневые ноги. Он отбегает на большое расстояние от места, где только что стоял.

Та часть поля, откуда он бежал, не задета, не потревожена и попрежнему залита солнцем. Обломки не ударились о нее. Они застигли мальчика на бегу.

Чужой мир раскинул над ним смятые черные крылья смерти.

Семейная сцена в воздухе

Однажды в самолете я был свидетелем самой короткой и самой забавной из всех семейных стычек, каше мне когда-либо приходилось наблюдать. Я летел с хозяином самолета и его женой.