Русский код. Беседы с героями современной культуры - Вероника Александровна Пономарёва-Коржевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
АБ: А сейчас это превратилось в квест для подростков. «Пройди квест и убей себя красиво».
ЭБ: И вот теперь появилась нейросеть. Она как бы подвела черту под физиологическими границами человека и предлагает новые, зафизические пределы. Получается профанация метафизики. Из этого можно выбраться или мы будем дальше скатываться? Или есть надежда развернуться, спастись? Куда жить нашим детям, в какую сторону?
АБ: Нужно смещать фокус с себя. Поднимать глаза на небо. Предпринимать усилия. А современный мир говорит, что не нужны усилия. Мы уже вспоминали, с каким трудом мы искали фильмы, книги, пластинки. А теперь этого стало так много, что нужно предпринимать усилия в обратную сторону – отказываться, отгораживаться от этого всего, потому что идет информационная перегрузка.
ЭБ: Есть какие-то стратегии действий? Вот у меня десятилетний сын. Я же должен ему какой-то сценарий передать. Понятно, что он не будет ему строго следовать, но все же. Кроме личного примера, что еще? Я не хочу все сводить к пафосной и поверхностной оппозиции – посконный традиционализм против проклятой гейропы. Должны же быть какие-то более сложные и одновременно с этим простые сценарии для будущих поколений. Конечно, главный сценарий – это семья. Хотя она уже в советское время начала разрушаться, не говоря уже о девяностых годах. Страшно вспомнить, в каком распутстве люди жили в 1960–1970 годы, а потом снимали фильмы типа «Иронии судьбы». Не Ельцин же сделал этот фильм культовым. Это было еще до него.
АБ: Формирование самоограничительных механизмов. Я сейчас не про цензуру говорю. Нужна информационная гигиена. Человек самостоятельно формирует свой базис, фундамент. Сейчас нам сказали: «Бога нет, ты – бог, ты можешь все, нет границ, нет тормозов». Принудительная цензура не работает и действует, как правило, наоборот. Особенно на молодежь. Хотелось бы, чтобы люди, которые у нас в стране занимаются культурой на официальном уровне, были более культурны. Не в плане того, как они сморкаются, а с точки зрения компетенций.
ЭБ: Цензура не сработает, согласен. Но культурная политика может работать, если она выстроена правильно. Вот у наших западных «друзей» точно можно этому учиться, включая керуаков и берроузов. Они не сами появились. Их появление произошло в русле политических стратегий. Не знаю, существуют ли масонские ложи, но не удивлюсь, если все-таки они есть.
АБ: Во всяком случае, я уверен, что существуют институты, где воспитывается либеральная элита, которая сейчас диктует повестку.
ЭБ: Да, любая повестка – это сознательное политическое действие. Кто-то посеял это все. Кто-то обвиняет дьявола, кто-то евреев, кто-то либералов. В любом случае эта идеология кем-то выращена. Она развивается, оформляется в политики. А в итоге эти западные политики – один сплошной мультикультурализм и толерантность. Североатлантическая западная цивилизация нам предлагает такие сценарии, что ничего нет хуже. Это еще хуже, чем нейросети.
АБ: Тем не менее мы десятилетия находились под влиянием западной культуры. Я застал Советский Союз уже на его излете, но я помню, как все, что приходило к нам с Запада, считалось самым замечательным. Лучше, чем у нас. Появился карго-культ.
ЭБ: Он не во времена Горбачева появился. Либералы, которые его принесли, пришли после смерти Сталина. Ведь мини-юбки, шарфы, цветные рубашки появились еще при Евтушенко, Вознесенском, Ахмадуллиной и Высоцком.
АБ: Сейчас принято, кстати, о Высоцком вспоминать как о запрещенном в советское время певце, но именно он ездил на «мерседесе» – единственном в Москве. Он ездил за границу. Жена у него была знаменитая француженка. Снимался в кинохитах.
ЭБ: Играл в Театре на Таганке – главном театре того времени.
АБ: И выступал на корпоративах. Так что, может быть, зря мы так на Советский Союз наговариваем? Какая-то свобода была. Может, меньше, чем в Америке, но все же.
ЭБ: Ты сказал про ограничительные меры, но важный момент – что-то нужно предложить вместо того, что стоит ограничить. Что предложить вместо нейросети? Лапти?
АБ: Представляешь, всю нашу многовековую культуру свели к лаптям и балалайке.
ЭБ: Это же не американцы сделали. Сделали это в перестройку мы сами. Никто нас не захватывал в 1985 году. Все честно и искренне голосовали за Ельцина. Безусловно, под воздействием определенных технологий. Нас закидали журналом «Америка», это был настоящий карго-культ. Мы все с ума сходили от него и от джинсов. И вот вопрос: возможна ли консервативная революция? Из реальных примеров – только один Иран, который пережил исламскую революцию 1978 года во главе с Хомейни. До этого Тегеран был светским городом, девушки ходили на каблуках и в мини-юбках, все подмяла под себя Америка. Но Иран нашел в себе силы подняться. Есть еще пример Кубы и КНДР, но там другое.
АБ: Мы так и до православного джихада договоримся.
ЭБ: Вообще, в исламской традиции, в суфийских практиках «джихад» – это борьба с внутренним врагом. Кроме того, у нас есть понятие Священной войны, так что «Вставай, страна огромная», «Убей его» Симонова, «Убей» Ильи Эренбурга – это внешний джихад. Сергий Радонежский, Пересвет и Ослябя – это представители православного джихада. Сергий Радонежский, благословляющий на войну Дмитрия Донского и двух монахов, – это и есть джихад. Да и Пересвет победил не простого воина: Челубей был непобедимым, так что, выходя на эту битву, он знал, что идет на смерть.
АБ: Звучит красиво, конечно. И вслед за тобой я спрошу: а что еще мы можем предложить в культурном поле? У нас Пугачева – Примадонна. Слава Богу, не Богородица.
ЭБ: Ты сам ответил на свой вопрос уже раньше. Нам нужно возвращаться к Достоевскому, к великим традициям иконописи. Мы можем что угодно говорить про попов на «мерседесах», про часы Патриарха, мы можем критиковать современную церковную бюрократию, но мы оба согласимся, что икона XV века, Андрей Рублёв, Дионисий, Даниил Чёрный, Гурий Никитин – это сакральная ценность России. Нам нужно вернуть сакральность.
АБ: Согласен.
ЭБ: У меня есть товарищ, который изучает древние иконы. Он говорит, что плохих икон XV века нет. У иконописцев с иконами была антропологическая связь. Они жили в таком состоянии, такие очищения
