Рассказы о верном друге - Борис Рябинин

Это рождало и новую тоску и новую ненависть: тоску по дому, ненависть — к врагу, к Гитлеру и гитлеровцам, ко всем, кто лишает человека законного счастья, хочет разорить землю.

Именно такие чувства испытал Двинянинов, побывав в землянке собак-противотанкистов. Он сделался там частым гостем. Собаки были незлобивы, охотно принимали ласку и угощение. Добродушие как-то странно не вязалось с их опасной профессией. Особенно полюбилась Двинянинову одна — та самая, которую он увидел первой: черно-пегая, в меру рослая, с живыми умными глазами и миролюбивым, приветливым нравом. Ее звали Малыш.

Это была самая обыкновенная шавка, каких тысячи бегают по улицам городов, пока не попадут в ящик к ловцам бродячих собак, — маленькая попрошайка, живущая подаянием, незаметная и ничтожная, но обладающая тем на редкость незлобивым и безответным характером, который свойствен дворняжкам. Пушистый хвост калачом, лисья мордочка и полустоячие уши говорили о том, что она состоит в родстве с лайкой; с тем же успехом в ней можно было обнаружить крови овчарки и других собак.

Еще каких-нибудь три-четыре месяца назад Малыш рылся на помойках в отбросах, дрался с другими такими же бродяжками… Война потребовала большого количества собак, она же призвала на службу дворняжек, являвшихся париями[3] собачьего мира. Оказалось, что многих из них, обладающих достаточным ростом и силой, можно успешно использовать в боевой обстановке.

Вначале за свой добрый нрав Малыш попал в подразделение собак, предназначенных для дрессировки по санитарной службе. Однако очень скоро выяснилось, что он неспособен к длительному поиску на местности, которым, как известно, сопровождается работа собаки-санитара. Зато он мог бежать за куском еды хоть несколько километров, не пугаясь грохота выстрелов, ловко преодолевая все препятствия и проявляя изумительные энергию, настойчивость. И это решило его судьбу. Малыш сделался противотанковой собакой.

В самый трудный период войны, когда противник рвался в глубь советской страны, наши кинологи[4] предложили применить для борьбы с вражескими танками обученных собак. Это были собаки-самоубийцы. Взрывая танк грузом взрывчатки, которую она несла на спине, собака убивала и себя. Щадя породистых животных, в подразделения противотанкистов направляли полукровных или совсем беспородных собак.

Закономерным концом дворняжек считается смерть под забором или петля кошкодава. Теперь им предстояла почетная смерть.

Их обреченность изменила отношение к ним. Если в прошлой бесправной жизни дворняжки не были избалованы заботой человека, то отныне они получали тот же паек, что и породистые животные, стали пользоваться тем же уходом.

Конечно, жаль посылать животное на верную смерть — даже дворняжку; но собаки помогали сохранить жизнь советскому воину.

Именно благодарное восхищение перед безгласным подвигом четвероногих героев прежде всего и заставляло бойцов почаще заглядывать в землянку с животными, угощать их от всей полноты сердца.

— Кушай-ко… — добродушно, со своим характерным уральским выговором на о, басил Двинянинов, кладя перед Малышом гостинец.

— Ты ее, дядя, не перекорми, а то она на танк не побежит, — серьезно говорил молоденький сержант, проводник Малыша.

— А что она голодная-то на него пойдет, — так же серьезно возражал бронебойщик, внимательно следя за уничтожавшей лакомство собакой, словно желая знать и ее мнение. Сам же он рассуждал обыкновенно, по-солдатски: на сытый желудок — и воевать веселее!

Шершавыми пальцами он касался металлической бляшки на ошейнике. На ней было выштамповано: «ПТ-342», что следовало понимать так: противотанковая триста сорок вторая. С тем же успехом она могла быть «сто пятая» или «триста сорок седьмая» — это не меняло сути дела. Суть заключалась в этих двух буквах — «ПТ». Так же, как «ЧП» на военном языке обозначало нечто из ряда вон выходящее — чрезвычайное происшествие, так и буквы «ПТ» говорили о неслыханном доселе предназначении собаки.

Большой интерес возбудили эти четвероногие «ПТ» у весельчака и балагура Миронова. Никто не донимал так бесконечными расспросами вожатых, как Миронов.

— А против броневика можно ее пустить? — спрашивал он, и на его круглом, слегка тронутом рябинами, румяном лице возникало выражение детского любопытства и ожидания.

— Если научить — можно.

— А против пушки? — не унимался Миронов.

— И против пушки можно. Только к ней подойти будет труднее…

Миронов умолкал, но ненадолго.

— А учить долго надо? — хмуря белесые брови, точно решая трудную арифметическую задачу, через минуту справлялся он.

— Это какая собака…

Двинянинов не принимал участия в этих разговорах. Молча он покуривал папиросу-самокрутку, сдержанная полуулыбка освещала его мужественное лицо, а мысли в такую минуту уносились далеко от фронта, на уральскую реку Вишеру.

Суровый и замкнутый с виду, Тимофей Двинянинов обладал доброй и мягкой душой. Человек глубоко мирный по всем устремлениям, он тосковал по мирной жизни, мирной работе.

Дома, на Вишере, у него жена, красавица дочь на выданье, сынишка двенадцати лет. Старший сын, призванный в действующую армию, как и отец, сражался где-то на фронте; Тимофей время от времени получал от него весточки по полевой почте. Дома имелась хорошая двустволка, купленная несколько лет назад в магазине охотсоюза в Чердыни; дома, наконец, ждала лайка Белка, отличная зверовая собака, которую только кликни, и она побежит за тобой в тайгу. Белку-то и напоминал Тимофею безродный черно-пегий Малыш.

Правда, Белка вся белая, лишь около ушей серые пятнышки, и вообще она чистокровная промысловая лайка, заполучить которую стремится всякий мало-мальски уважающий себя охотник; а Малыш всего только походил на лайку, но то, чего ему недоставало до настоящей лайки, дополняло воображение Тимофея. От Малыша его мысли тянулись к крепкой пятистенной избе на крутом яру над быстрой порожистой Вишерой, к знакомой до каждого бревнышка лесной деревеньке, где все от мала до велика — Двиняниновы…

Ой, и хороша же ты, Родина, хорош родной могучий край — Урал! Тимофей смотрел на Малыша, но видел камень Говорливый[5], украшение Вишеры, о котором позаботилась мать-природа; слышал отдаленный гром артиллерии, а ему чудилась гроза в горах…

Прошло несколько дней, и между ним и Малышом установилась тесная дружба. Малыш еще издали чуял приближение бронебойщика и встречал его радостным повизгиванием.

У Тимофея были причины любить собак. Собака спасла ему жизнь.

Однажды зимой, в погоне за росомахой, хитрым, увертливым зверем, который нередко уводит охотника за много километров от дома, Тимофей зашел на лыжах далеко в тайгу; зимний день короток — решил заночевать у нодьи[6]. Белка была с ним.

Ночью поднялся сильный ветер. Бурей свалило громадную сухостойную ель. Тяжелое дерево упало прямо на охотника и придавило его, как могильной плитой.

Сколько ни бился Тимофей, не мог освободиться. Одна нога была сломана, он потерял много крови. Пропадать в тайге!…

Вот тут-то Белка и показала свой ум. Она долго крутилась около беспомощного хозяина, скребла когтями мерзлую землю, пытаясь помочь ему, с жалобным повизгиванием лизала его в лицо. Понимала, что попал в беду… Но что может сделать собака, если бессилен человек? Оказалось — может…

Инстинкт подсказал ей, как следует поступить. Оставив свои бесплодные попытки, она пустилась прочь от лежащего. Сперва Тимофей решил, что она зачуяла дичь и по своей ловчей привычке не удержалась от преследования. Ведь собаку надо гнать, чтобы она ушла от хозяина (да и то не всегда прогонишь!), а тут — убежала сама. Лайка долго не возвращалась; не слышалось и ее характерного позыва-лая, которым она обычно давала знать, что нашла добычу… Куда она? Тимофей ума не мог приложить, что сделалось с его четвероногой охотницей.

Прошел час, прошло два — Белка не появлялась. И вдруг, когда он уже готов был подумать, что она покинула его, послышались людские голоса, поскрипывание снега под лыжами, звонкий собачий лай — к нему спешила помощь. Оказалось, Белка направилась прямехонько домой, подняла там тревогу и привела людей на выручку. Спасла хозяина!

И вот теперь, в землянке, поглаживая мягкую собачью шерсть, Двинянинов вспоминал и это памятное событие, и многое другое. Перед глазами возникала таинственно молчащая и такая понятная ему зимняя тайга; вот он берет ружье, надевает лыжи и уходит на промысел; ровный прямой след ложится позади, Белка то умчится вперед, то возвратится к хозяину; легко и привольно дышит грудь…

— Э-эх, Малыш, — исторгая глубинный вздох, раздумчиво говорил Двинянинов, — пошли бы мы с тобой в урман[7]… И Белка, само собой, с нами… Охота там у нас знатная!…