Рассказы о верном друге - Борис Рябинин

Он не успел привести свой замысел в исполнение. Черная точка на снегу ожила. Малыш тоже полз, на несколько десятков метров впереди. Раненый, истекающий кровью, с оторванной челюстью, на месте которой дергался горячий красный язык, он стремился исполнить приказ. И прежде чем Двинянинов успел понять это, Малыш исчез из поля зрения, слившись с танком…

Тяжкий раскат рванул воздух. На этот раз он показался Двинянинову особенно сильным. Внутри словно что-то оборвалось…

Нет, никогда врагу не бывать в Москве! Схватив винтовку, выпавшую из рук раненого товарища, Двинянинов принялся с ожесточением стрелять по мечущимся среди горящих танков грязно-зеленым фигуркам.

Бой закончился полным поражением гитлеровцев. Еще одна атака фашистов сорвалась, еще один выигранный день приблизил советский народ к победе. Санитары унесли Миронова и других раненых. Снова наступило короткое затишье.

В узкий прорез бруствера Двинянинов долго смотрел на то место, где чернели остатки танка, взорванного Малышом, как бы ожидая, что, может быть, вот-вот там зашевелится что-то живое, выберется из-под бесформенного нагромождения обломков почерневшего обгорелого металла, отряхнется и побежит назад к окопу… Но — нет, ничего этого не было и не могло быть. Только синеватый дымок продолжал виться и тянуться к небу над могилой маленькой безвестной дворняжки «ПТ-342» — скромного друга советского бойца.

ТРУС

Как часто иногда какая-нибудь случайность, на первый взгляд мелочь, пустяк, может причинить непоправимый вред, оставив тяжелый след на всю жизнь…

Приходилось ли вам слышать, чтобы лист железа, подхваченный ветром, мог оказаться поистине роковым, превратив еще вчера здоровое существо в урода, повлиять на формирование всей психики?

Трус… Что может быть постыднее этого прозвища!

Правда, тот, кто носил эту позорную кличку, не был человеком. Это была всего лишь собака, в конце концов, по мнению многих, презренное, ничтожное существо. Но ведь трусость одинаково отвратительна и в людях, и в животных.

Как он стал трусом?

Все началось в тот трижды неудачный день, когда он, веселый и беззаботный, как все щенки, не помышлявший ни о каких бедах, отправился вместе с хозяином на прогулку. Никому и в голову не могло прийти тогда, что из этого может получиться что-нибудь плохое; а вышло…

Что такое творится со щенком? Поскучнел, перестал интересоваться пищей, забивается в угол. От каждого шороха его начинает трясти нервная дрожь. Нос горячий и сухой, шерсть взъерошилась, хвост поджат под брюхом. На подзыв не подходит, лакомство не берет. А хочешь вывести во двор — упирается, делается сам не свой, прячется в испуге под кровать…

Решили посоветоваться с врачом-ветеринаром. Доктор спросил:

— Его не били?

Нет, его не били. Напротив, все баловали его: он был такой живой, веселый щенок — общая гордость. Думали: всегда будет таким резвым, энергичным, смелым…

Стали припоминать, что же все-таки могло случиться с ним. И, наконец, припомнили.

Несколько дней назад, когда шли по улице, возвращаясь с прогулки, поднялся сильный ветер, началась гроза. Всякое животное нервничает в грозу; а тут к этому испытанию еще прибавился слепой случай. Что-то вдруг загремело над головой, слетело с крыши, будто гигантская птица, и накрыло щенка.

Лист железа, сорванный с крыши. Он не причинил никакого физического увечья. Но он на всю жизнь вселил в мозг собаки темный ужас, и вот с этим ужасом она жила теперь постоянно.

Достаточно было слабого звука, неосторожного движения, передвинутого по полу стула, чтобы этот гремящий железным громом темный ужас мгновенно поднимался в ней; и тогда она разом выходила из повиновения, теряла всякую способность нормально слышать, чувствовать, реагировать на окружающее.

Бесполезно было в такие минуты успокаивать щенка, поглаживая или разговаривая с ним тихим голосом, как делают всегда, когда хотят подбодрить животное. Он не воспринимал ничего, в глазах мелькало дикое выражение. Спрятаться, спрятаться, куда-нибудь укрыться с головой от преследующего неотступно невыразимого страха — вот единственное, что владело им; и щенок, не понимая никаких увещеваний, как безумный, весь трясясь, лез под стулья, между ногами людей, забивался за круглую голландскую печь, в самый тихий и укромный угол — только бы дальше, как можно дальше…

Щенку было около полугода, когда нервное потрясение остановило его развитие. Он весь перелинял, перестал расти; шерсть с него сползала клочьями. Чего можно было ожидать в дальнейшем, если он инвалид уже сейчас? Врач посоветовал избавиться от него.

Но куда девать его? На живодерню? Жалко… Щенка продали.

Так началось его путешествие по разным хозяевам, путешествие, полное бесконечных мытарств и унижений.

Частая смена владельцев — и для нормального, здорового животного одно из самых больших зол, как правило дурно отражающееся на всем развитии организма, калечащее психику. Что же можно сказать о забитом, несчастном, больном существе, для которого и в обычных условиях жизнь — нелегкое бремя? Лучше, может быть, действительно было сразу кончить с ним, «усыпив», как предлагал сердобольный доктор: всего дела — один укол… Вышло иначе.

Новый хозяин был неплохой человек. Садовод-мичуринец, уже в преклонных годах, он радел о своих яблочках, полакомиться которыми были не прочь соседские ребятишки, и в этих соображениях приобрел щенка, прельстившись его дешевизной. Условия жизни здесь были вполне сносными: большой двор и сад, по которым пес мог бегать без помех круглые сутки, домик-на окраине, где нет уличного шума, и, возможно, если бы дать время, бедняга в значительной степени вернул бы себе утраченные качества здоровой собаки. Он начал вновь расти, постепенно побеждая свой недуг.

Но беда была в том, что садовод хотел как можно скорее сделать из него «настоящего» сторожа. Не желая ждать, когда тот войдет в силу, окрепнет, достигнет нужного возраста, хозяин сада вскоре посадил щенка на цепь, привязанную к длинной проволоке, натянутой вдоль забора, и этим погубил все.

Шум катящегося ролика над головой, напоминая отдаленную грозу и все, что было связано с нею, приводил несчастного пса в такой ужас, что он начинал метаться на блоке, не помня себя, до тех пор, пока не падал в изнеможении наземь. После этого он заползал в дыру под крыльцом, и уже ничем нельзя было его вызвать оттуда.

Его продали снова.

Худшее пришло со следующим хозяином.

Этот был барышник, во всем видевший только корысть, только средство нажиться. Он и в собаке искал лишь возможность для обогащения. Что для него собака? Вещь, которую можно выгодно купить-продать. С таким намерением он взял ее.

С этого времени жизнь собаки стала адом.

Очередной владелец решил учить ее по-своему: битьем. К этому средству, следует заметить, нередко, увы, прибегают и хорошие люди, забывая, что еще никогда палка не послужила доброму делу… С утра до ночи теперь на щенка сыпались удары плетью, бранные слова; он получал пинки, от которых потом у него долго ныло в животе, нередко оставался голодным, ибо барышник всегда считает, что кормить собаку досыта не к чему, и держит ее впроголодь.

Изрыгая площадную ругань, жестокий и алчный хозяин, свирепевший тем сильнее, чем больше убеждался, что пес не годится для продажи, что много за него не возьмешь, избивал его, испытывая при этом какое-то зверское наслаждение.

Он ненавидел собаку, ненавидел за то, что она труслива, за то, что ему не получить от нее большого барыша. Сколько уже собак, приобретенных по дешевке, он удачно сбыл с рук, извлекая из этого занятия доход; случалось ему и красть их, подделывать родословные, чтобы потом взять подороже, — не брезгал ничем. Он и с новым псом собирался проделать то же самое и теперь считал себя обманутым. А для того, кто привык обжуливать других, оказаться обманутым самому — наивысшая обида.

— У, проклятая! Убью!… — рычал он, замахиваясь, чтобы сорвать на животном свой гнев.

Но он был слишком жаден, чтобы убить, иначе жизнь собаки была бы давно окончена. Убить — значит понести убыток, произвести невозместимый расход. Торгашеская натура восставала против этого.

— Трус ты, трус… зачем ты живешь? — часто повторял он, желая унизить собаку.

От этих неласковых, сказанных низким недружелюбным голосом слов пес прятался под скамью, а потом подползал на брюхе к своему мучителю, пытался положить голову к нему на колени (так уж устроена собака, что даже к тому, кто истязает ее, она тянется за лаской), но тот грубо отталкивал его.

Трус… Его так часто называли трусом, что в конце концов это бранное слово сделалось кличкой. Разумеется, пес не понимал, что это значит, но чувствовал интонацию, с какой оно произносилось, и каждый раз, слыша этот короткий, резкий, подобно пощечине, звук — «трус», вздрагивал, как от удара хлыстом.