Чудо - из чудес - Санин Евгений

            А Владимир Всеволодович, тем временем, продолжал разговор.

            — Как там живет-поживает село Покровское? Что, опять хотят все скупить? Мало им что ли того случая, когда его однажды едва не превратили в озеро?![4] Не сдавайтесь! Слышишь, поднимай всех, но не сдавайтесь! Понадобится — вызывай. Сам приеду. Стаса вон прихвачу. Все-все, прости, больше не буду! Действительно, нам и без этого есть о чем с тобой поговорить.

            Сказав это, Владимир Всеволодович неожиданно замолчал.

            И в трубке тоже молчали.

            Наконец, он нашелся:

            — А погода-то у вас как? Солнце? Мороз? А у нас, представляешь, наоборот: снег и слякоть… Ну, а чем ты сейчас занимаешься? Так… так… Очень хорошо! И главное — душеполезно! Ты даже не представляешь, как меня порадовала своими ответами! Ну, а теперь — до свидания! Надеюсь, до скорого!

            Владимир Всеволодович бросил на диван телефон и утер платком со лба пот.

            — Уф-ф! — выдохнул он. — Наверное, из меня получился бы неплохой разведчик. Хотя… каждый историк — это своего рода разведчик. Или, если он намеренно искажает факты — шпион в своем отечестве! Одним словом, я все узнал.

            Он заговорщицки подмигнул Стасу и многозначительно поднял указательный палец:

            — Во-первых, она точно не замужем. По крайней мере, фамилию не меняла! Во-вторых, никаких серьезных отношений ни с кем у нее нет. Иначе бы ее не допустили петь на клиросе. Отец Михаил — строгий батюшка. Вроде, как здорова. Ваню из армии ждут. Тебя по-прежнему любит. Сначала обрадовалась, а потом чуть не заплакала, когда я сказал, что ты рядом. Явно переживает. Одно только мне не понятно. Ее фраза: хорошо, что у нее неплохой от природы слух и она может обходиться без нот. Ты не знаешь, что это значит?

            — Нет… — растерянно пожал плечами Стас. — Она как-то обмолвилась, что не может читать письма, которые я посылал ей по электронной почте — что-то с глазами. Просила присылать обычные. Но то было месяца три назад… Наверняка мама давно уже ее вылечила!

            Они долго сидели молча.

            Пока часы еще раз не напомнили о себе старинным боем.

            И Стас, уже без напоминания, ушел от Владимира Всеволодовича.

            На улице действительно было ветрено и снежно.

            Хотя под ногами так и хлюпала вода.

            Отчего становилось еще более грустно.

            Прав, ох, как прав был папа.

            Что нужно бороться за свою любовь.

            Да и Владимир Всеволодович тоже.

            Говоря, что хватит мучиться и ему, и Ленке.

            Но что… что он мог изменить?!

8

— Это еще почему? — опешил Ваня.

            Оттепель, как это и положено для конца января, вскоре сменили морозы.

            Сухие.

            И в то же время не жгучие.

            Самые, что ни на есть, приятные — десятиградусные!

            Не только в Покровском, но и в Москве ярко засияло солнце.

            Защебетали на все голоса птицы.

            Деревья стали пушистыми, светлыми.

            Снег заискрился, заиграл красками, словно усеянный мельчайшими бриллиантами, каждый из которых огранил самый искусный на земле мастер.

            Прохожие на улицах распрямили плечи.

            На лицах появились улыбки.

            Трудно было не заметить всего этого великолепия.

            Не восторгаться им.

            И только, казалось, одному Стасу было не до красот.

            Университет — институт — магазин — дом…

            Дом — магазин — институт — университет…

            Чтобы забыться, он каждую минуту что-то делал.

            Машинально ел…

            Пил…

            Разговаривал с кем-то.

            Только уже не по поводу мыслефона.

            После беседы с Владимиром Всеволодовичем интерес к новой идее сразу пропал и даже название так и не родившегося прибора изменилось в стиле Лены — на категоричное: «мысли — вон!».

            «В смысле — вон!» — как пошел еще дальше обрадованный решением сына Сергей Сергеевич.

            Вето на думы о Лене Стас тоже снял буквально на следующий же день.

            За невозможностью его выполнить.

            И фото, к великому недовольству мамы и новому, правду, уже молчаливому одобрению отца, вернул на прежнее место.

            Толку-то прятать его, когда она и так все время перед глазами!

            Несколько раз он набирал Ваню.

            Но тот почему-то молчал.

            Не выдержав, отправил шутливое, в стиле их обычных разговоров, смс-сообщение:

            «Смотри, после чужой свадьбы сам не женись!»

            После чего телефон друга, как сообщал об этом вежливый женский голос, вообще либо отключился, либо попал в недоступную для связи зону.

            И опять институт сменял университет…

            Магазин — дом…

            Потом начались каникулы.

            Когда совсем некуда стало себя девать.

            К тому же и магазин из-за того, что один из отделов, несмотря на запрет принимать старинные предметы от черных археологов, внезапно закрылся на строгий учет.

            Тогда Стас — почти не разгибаясь в течение двух дней — старательно выпилил детским лобзиком из лишней полочки в стенке красивую рамку.

            Вставил в нее фотокарточку Лены.

            Навел у себя полный — стерильный — как с удовлетворением отметил зашедший к нему вечером на партию в шахматы, хотя, конечно, был, как всегда весь в работе, папа.

            И когда уже не осталось никаких дел в его комнате, Стас начал пылесосить во всей квартире и даже — к великой тревоге мамы, следившей за каждым движением тряпки по современным лицам древних людей, — вытирать пыль с ее любимых ваз.

            Так продолжалось до тех пор, пока мама однажды утром за общим завтраком с хитрой улыбкой не спросила:

            — Стасик, а какое сегодня число?

            — Не знаю… двадцать третье… или двадцать четвертое… кажется, января… — равнодушно пожал плечами Стас. — Какая, собственно, разница?

            — А такая, — явно клоня к чему-то своему, не отставала мама. — Что — двадцать пятое!

            — И ты совершенно прав — января! — с сочувствием взглянув на сына, вздохнул отец.

            — Ну и что? — вяло подковыривая вилкой кусок любимого сыра, безрадостно усмехнулся Стас.

            Мама отобрала у него сыр, положила на заботливо намазанный маслом кусок хлеба.

            Сделала такой же бутерброд папе.

            Подала обоим и торжественно объявила:

            — А то, что это — студенческий праздник, Татьянин день!

            — Ну, во-первых, начнем с того, что это день, когда Церковь чтит память святой мученицы Татианы, — поправил Стас и, любивший во всем, что касается истории, точности, добавил, — пострадавшей за веру в Христа при в общем-то терпимо и даже благосклонно, чего не скажешь о его окружении, относившемся к христианам — императоре Александре Севере. Это уже потом, когда в 18-м веке в России появился первый университет, а именно после того, как в 1755 году императрицей Елизаветой Петровной был подписан указ о его открытии, по дню, когда он был основан, то есть святой мученицы Татианы, и стали называть праздник студентов. Тогда ведь у нас вообще многие события связывали со святыми. И вели по ним счет времени даже больше, чем по обычному светскому календарю. Например…

            В другой раз мама с удовольствием выслушала бы Стаса до конца — сразу видно, так и говорил ее восторженный взгляд, что это речь будущего автора исторических романов!

            Но сейчас у нее был иной интерес.

            И она перебила сына:

            — В университете и институте будут студенческие вечеринки. Куда пойдешь? — спросила она и, словно дело было уже решено, мечтательно вздохнула: — Лично я выбрала бы университет!

            — А лично я никуда не пойду!

            — Нет, пойдешь! – повысила голос мама.

            — Не надо давить на парня! — попросил ее отец.

            — Как ты не понимаешь? — наклонившись к нему, зашептала мама. — Мальчику нужно развеяться. Он же весь почернел от тоски! И вообще — клин клином вышибается!

            Хорошо, что Стас был полностью углублен в свои мысли, да и с детства был отучен отцом вслушиваться в чужие разговоры.

            Хотя, по примеру мамы, иногда делал это…

            Но сейчас ему было просто не до того.

            Зато Сергей Сергеевич возмутился сразу за двоих:

            — Да ты хоть понимаешь, что говоришь? — не зашептал — зашипел он.