Песнь шаира или хроники Ахдада - Руслан Шабельник

Повелитель города Ахдада и земель, и подданных пребывал в благостном расположении тела и - как следствие - духа. Он возлежал на шелковых подушках, рядом покоилась Зарима, и обнаженное тяжелое бедро красавицы терлось об ногу султана.

Шамс ад-Дин Мухаммад был доволен собой. В эту ночь его копье трижды вонзалось в жаждущую плоть, его всесокрушающий мул трижды ночевал в храме Абу-Мансура, его ненасытный баран трижды пасся на обильных растительностью лугах. И слова Заримы - все они, каждое слово было истиной.

- Говори, женщина.

И не из-за одного расположения, Шамс ад-Дин так ответил, шахиншах султанов держал в уме пословицу: "Только три вещи в мире невозможно сделать: обратить реку вспять, сдвинуть гору и заставить замолчать женщину".

- Слушаю и повинуюсь, - со всем возможным смирением ответствовала Зарима, и тяжелое бедро красавицы вновь тернулось об ногу Шамс ад-Дина. - Дошло до меня, о муж мой, что ты владетель не только обширных земель и города, равного которому нет под солнцем, и подданных, чьи сердца преисполнены благодарности к светочу среди правителей, но и сокровищницы, чье содержание соперничает с сокровищницами царей из рода Хосроев.

- Клянусь Аллахом, женщина, это так.

Султану одинаково приятны были и слова, и бедро, и он расслабился, и мысли его начали уноситься далеко.

- Позволено ли будет мне - смиреной рабе твоей, недостойной целовать пыль у ног султана над султанами, взглянуть хоть раз, бросить один лишь, мимолетный, как дуновение крыльев мотылька, взгляд на великолепие и значимость моего мужа?

- О, женщина, - ум султана все еще блуждал высоко, - клянусь доблестью моих предков, а доблесть рода Аббасидов, как ты понимаешь, совсем не та, что доблесть простолюдинов и даже высоких правоверных, и уж конечно, не та, что доблесть огнепоклонников-магов и кафиров-неверных, наша доблесть... это... ого-го... О чем я? Ага! Так вот, клянусь доблестью рода Аббасидов, а что такое его доблесть, я уже имел удовольствие сказать, ты не только увидишь, но и сама выберешь, что тебе придется по сердцу. И что бы ты ни выбрала, на что не укажет твой пальчик, будь это хоть изумруд "Звезда Пророка", что привез мой досточтимый предок - султан ас-Синдбад из похода в Индию, или наполняющий сердца воинов храбростью и весельем напиток Гор-илка, что привез другой мой предок из похода на далекий север, клянусь Аллахом, все это в тот же миг будет твоим!

Очи Заримы, подобные очам газели, наполнились радостью. И она захлопала в ладоши, и бедро начало часто тереться о ногу султана, и он почувствовал некоторое томление, хотя всесокрушающий мул продолжал лежать, истощенный тремя набегами.

- Клянусь, а Аллах лучше знает, если и есть на свете лучший среди мужей, то он находится в этой комнате!

- Но знай, о женщина, - усилием воли, железной воли рода Аббасидов, Шамс ад-Дин делал попытки поднять мула на штурм крепости в четвертый раз. - На сокровищнице лежит великое колдовство, столь великое, что даже я - тот, кому она принадлежит - не в силах снять его.

- Что это за колдовство. Умоляю, расскажи!

На миг, короткий, как взмах ресниц миг, Шамс ад-Дину показалось, мул поднял голову... нет - всесокрушающий, в отличие от его хозяина, спал сном праведника.

Шамс ад-Дин Мухаммад вздохнул.

- Слушай же, женщина. В далекие времена, в давние века...

19.

Повествование о том, что было, или не было, которое волею Аллаха милостивого и всезнающего перекликается с рассказом султана Ахдада Шамс ад-Дина Мухаммада, поведанным прекрасной Зариме в ночь, что не идет в счет ночей жизни, и которое причудливым образом дополняет рассказ Шамс ад-Дина Мухаммада, но никоими образом не умаляет его, впрочем, мы выносим суждение из известного нам, а Аллах лучше знает.

- В далекие времена, в давние века стоял на земле бусурманской город, а город это я вам скажу не то, что наш хутор, он... он... раза в два поболе будет. А то и во все три, - рассказчик - совсем не старый еще козак с седыми, словно обсыпанными мукой длинными вусами, потеребил грубыми пальцами белый кончик вуса, опускающийся много ниже улыбающегося рта. Словно дивчина свесила белоснежную ножку с моста, что висит над дальней балкой у края хутора, того края, что ближе к дому Пузатого Пацюка.

- Дядьку Панас, - один из хлопчакив, шо слушали рассказчика, усевшись здесь же, на траве, коло ганку, тряхнул рудим чубом, что словно золотая пряжа заиграл на солнце.

- Чего тебе? - по чубу и конопатой физиономии, Панас распознал в нем сына Панько пасечника.

- А город этот - Ахдад, он, как... как... Миргород! - хлопец выдохнул слово и сам испугался собственной смелости. Мало кто на хуторе мог похвастаться тем, что бывал аж в самом уездном Миргороде. А если и бывал, вон как Охрим Голопупенко, так цельный рик, а то и два после ходил, высоко задравши чуприну.

- Миргород! Скажешь тоже. Не, таких городов, как Миргород - раз, два и нету. Разве только Петенбург. Да и то - вряд ли. Точно - Ахдад, словно наш хутор, ну в... два раза больше.

- Ух ты! - дружно выдохнули остальные слушатели - детинчата разных возрастов и чумазости.

- И был в том городе султан, - продолжил рассказчик.

- Дядьку Панас, а султан кто это?

- Как бы тебе... это кто-то, навроде нашего старосты, только у них...

- А он тоже горилку хлещет?

- А как напьется с голым задом по хутору бегает - чертей ловит!

- Или за теткой Мотрей с ухватом.

- А она кричит: "Люди добреньки, рятуйте!"

- А он ей: "Убью, сука!"

- А ну цыть! - прикрикнул на расшалившихся слушателей рассказчик.

- Такой султан, да? - сын пасечника вновь тряхнул золотой чуприной.

- Ну, навроде... - пальцы вновь затеребили ножку вуса. - А может, не такой... у бусурман энтих, все не как у людей. Как бы то ни было, было у бусурмана этого вещей всяких ценных, дорогих, цельная камора.

- Вроде, как у Ицхака - корчмаря?

- Ну, вроде...

- А колбасы в ней были?

- Жареные и шоб жира побольше!

- А сало?

- С прорезью!

- Дурак! В сале самое смачное - шкурка!

- Нет - прорезь!

- Нет - шкурка!

- А я люблю, шоб потолще, и соломой смолено!

- Не, самое ценное, шо в каморе может быть - это конфеты!

- Конфеты - это да! Ее в рот и на языке катаешь.

- А она сладкая, как вишня спелая!

- Дурак! Сравнил тоже. Слаще!

- Сам дурак!

- У тетки Наталии, шо за большой балкой живет - вишни сладкие, - со знанием дела заявил сын пасечника Панько.

- Ага, только Сирко кусючий.

- А ленты у султана того были? Цветные, - робко спросила малолетняя Оксанка и часто заморгала черными оченятами.

- И колбаса домашняя, и колбаса кровяная, и сало с прорезью и со шкуркой, и конфеты, и ленты, и еще много чего, шо мы и видать не видывали, и знать не знаем, - говорю ж - бусурман, да еще и султан.