Порок - Илья Райх

– Кофе будешь? – спросила она.

– Да, если можно, – ответил он, расположившись на кухне, на софе перед столом со стеклянной столешницей.

Жанна стояла спиной и заряжала кофемолку. Павел Сергеевич осмотрел ее сверху вниз. «В свои двадцать семь лет она стала еще краше, чем тогда, когда увидел ее в первый раз, в тринадцатилетнем возрасте», – думал он.

– А ты все цветешь, – заговорил он, когда умолк звук кофемолки. – Твоя родная тетя гордилась бы тобой.

– Баумистров, это что за приколы? – резко отреагировала она и на мгновение повернулась к нему лицом.

Павел Сергеевич, несмотря на резкость Жанны, продолжил разговор. Чувство, что он хозяин квартиры, вновь вселилось в него:

– Я не шучу! Ты же знаешь, я не люблю шутки. Твою резкость я пропущу на первый раз, в память… – он не договорил.

– В память о наших с тобой отношениях! – злобно пресекла Жанна.

– Нет, в память о Кате. А что касается всего, что осталось после нее, это все твое, я не буду возражать, ты – единственная ее наследница. Эта квартира, недвижимость – все твое… – он опять не успел договорить.

– Ты думаешь, что мне нужно ее наследство? Ошибаешься! – она выключила кофеварку и подошла к противоположному краю стола. – Все эти дни после того, как все случилось, я проклинала себя, что в один прекрасный день я оказалась с тобой в постели. Моя тетя не заслуживала столь горькой участи. Я предала ее. А она… она… она простила меня.

На лице Жанны выступили слезы.

– Она оставила меня в городе, помогала, чем могла. Но ее общение со мной происходили только в плоскости решения моих студенческих и финансовых проблем. Она отдалилась, она больше не являлась мне подругой. Все эти годы я переживала за свой поступок.

Образовалась пауза. Жанна задыхалась. Она сказала бы еще, но не могла, не хватало воздуха.

Павел Сергеевич был невозмутим. Наоборот, когда она умолкла, он через мгновение оживился. Кистью левой руки, играючи, как по роялю, он постучал по столу.

– Может, меня и убедили бы твои слова, но ты не говоришь правду, – он вскочил и накинул на себя черное пальто, которое успел снять перед тем, как получил приглашение на кофе.

– Ты не будешь кофе? – Жанна растерялась, она не ожидала, что Павел Сергеевич так быстро и так просто покинет ее.

– Нет! Просто дел еще много, – он подошел к ней вплотную, задрал перед ее лицом руки, демонстративно надел на них черные перчатки. Затем левая рука медленно вошла за лиф халата и, обнажив розовый сосок груди, закрутила его. Жанна слегка надкусила от боли губу, но молчала, Павел Сергеевич прошептал на ухо:

– Ты все же играешь! Как и в первый раз, вот так, в перчатках я дотронулся до тебя. Я тогда извинился, что забыл их снять. Но ты возражала, подыграла мне, сказав, что кожа перчаток возбуждает тебя.

Жанна не шелохнулась, но на лице появилось напряжение.

– Да, я называла тебя клевым, мне нравился твой стиль, твои манеры, твоя щедрость, – тихо ответила она с прищуренными глазами.

– Но скажи мне правду!

Последняя фраза вывела ее из терпения, она отпрянула и заорала:

– Перестань меня в чем-то винить и подозревать!

– Тогда скажи, зачем ты вышла из ванны без нижнего белья? – в голосе Павла Сергеевича читалась категоричность, а на лице сияла ухмылка. Жанна начинала осознавать, что сейчас перед ней стоит жесткий безжалостный человек, который рано или поздно добивается ответов на свои вопросы.

– Ты причастна к убийству Кати? – резко крикнул он ей в лицо и, придав руке некоторое усилие, прижал сосок.

Горячая боль подступила к сердцу.

– Нет! Еще раз нет! – закричала она в ярости, подрагивая всем телом. В отличие от других особ, которые подпадают под определение «красивые, привлекательные, эффектные», Жанна в истеричном состоянии привлекательности не теряла. Наоборот, ее черты лица, пухлые от природы губы, большие карие глаза и маленький нос от ярости становились еще более четкими и правильными. Можно сказать, что она в такие моменты походила на чарующую ведьму из фильмов ужасов.

– Ты знаешь, что нашли убийцу Кати? – он надавил еще сильней.

– Как? – растерянно промолвила она.

Боль на мгновение отступила.

– Как! Он пришел с повинной. И ты не знала?

– Нет!

Павел Сергеевич все наступал, он отпустил грудь, но, схватив за плечи, резко встряхнул:

– И ты хочешь сказать, что не участвовала во всем этом и не предполагала, что Катю могут убить?

– Нет! И как я могла предположить, что ее могут убить? – закричала она и следом спросила: – Кто убийца?

– Человек по фамилии Воинов. Эта фамилия о чем-нибудь говорит тебе? Это он убил Екатерину, как и двух других женщин, – теперь он сжимал её плечи.

– А причем тут другие? – вопрошала она, мотая головой. – Я ничего не знаю, ты сошел с ума, как ты можешь подозревать меня в чем-то?

Жанна сопротивлялась, ей удалось выбраться из клещей Павла Сергеевича.

– Может, ты ее убил, а все валишь на других, а?! У тебя ведь больше причин, чтобы она не жила. Не так ли, Баумистров? – она замерла в ожидании пощечины, посмотрела в его свирепые глаза. На удивление, в следующую секунду свирепость сменилась безразличием.

– Хорошо. Ты ничего не знаешь. Тогда ответь на один вопрос: где сейчас Игорь?

– Не знаю! – она сжалась, она желала, чтобы он поскорее ушел. Хотя понимала, что сейчас не время для конфликта с Павлом Сергеевичем.

– Я правда не знаю.

– Хорошо, скажи ему, чтобы он мне позвонил! – произнес Павел Сергеевич и направился к выходу. – Или предупреди меня, как он явится к тебе.

Ее раздирало противоречие. В совсем другой ситуации она отреагировала бы резче, сказав ему: «Что, неожиданно проснулись отцовские чувства к Игорю?», но не сегодня. Она побежала к выходу и смогла на доли секунды придавить в себе гордость и ненависть:

– Павел, ты сделал мне больно! – успела крикнуть она на площадке у кабины лифта. – У меня останутся синяки от твоих рук.

– Извини, – только успел произнести Павел Сергеевич, перед тем как лифт закрыл двери и умчал его вниз.

Она вошла в квартиру. Недолго думая, набрала в мобильном телефоне номер и произнесла:

– Игорь! Тебя ищет отец!

Глава тринадцатая

С утра в понедельник Евгений приехал в изолятор временного содержания, куда поместили Воинова. В комнате для допроса было светло, лучи солнца проступали сквозь небольшое тонированное окно, но основной свет обеспечивался за счет настенной лампы с колпаком, который с трудом подходил под определение абажура. Допрос происходил сидя, для этого пара столов из светлого шпона были соединены между собой внешними сторонами, с внутренних сторон располагались заключенный и следователь. Стулья представляли собой железный остов с набитой на железо фанерой.

На столе перед Евгением лежали вчерашние показания Воинова. За дверью послышалось топанье и кроткий стук в дверь.

– Да, войдите, – приподнявшись со стула, крикнул Евгений.

– Разрешите, – голова в фуражке просунулась в проем, но затем так же неожиданно исчезла за дверью. Через долю секунды сотрудник изолятора стоял в комнате позади арестанта в наручниках.

– Евгений Андреевич, снять наручники?

– Да, конечно.

– Я за дверью, – конвоир быстро ретировался.

– Садись, – предложил Евгений Воинову.

Сам он обосновался напротив.

– Какие у тебя претензии по поводу содержания?

– Никаких. Я думал, что будет хуже.

– Ты на счет условий?

– Да! Здесь можно обитать.

– Это лучшее заведение в городе! – иронично заявил Евгений. Он не лукавил.

В период следственных действий подследственного помещали в изолятор временного содержания (ИВС) управления внутренних дел города, что на улице Шафиева. Это был не типичный для российской действительности изолятор. В середине двухтысячных годов здесь произвели капитальный ремонт, и он больше напоминал лечебницу, нежели место для потенциального надругательства над физическим и душевным состоянием задержанных. Здесь отсутствовали классические атрибуты мест лишения свободы – нары, ядовитая зелено-синяя окраска стен, баланда и зловоние.

Изолятор временного содержания стал показательным местом, где нудные, критические нарекания европейских правозащитников по правам человека реально воплотились в улучшенные условия для будущих зеков. Во всяком случае, этому отвечал интерьер изолятора: белоснежная плитка на стенах коридора; светлый линолеум в камерах; привинченные к полу, аккуратные деревянные кровати и стол, на который подается горячая пища три раза в день. Причем, по внутреннему распорядку, в период приема пищи подследственного никто не имел право побеспокоить, даже следователи, что вызывало немало нареканий в адрес администрации изолятора. И можно строить предположения, как потом работники следствия вымещали накопившую злость.

Для подследственного было большой удачей, если его помещали в городской изолятор на максимальный срок – до 15 дней. Потому что потом, если было решение суда об аресте, его переводили до начала процесса в изолятор, что по улице Толстого. Одним словом, ИВС можно было окрестить островком европейской цивилизации, где хотя бы соблюдаются нормы содержания людей, для которых несвобода ассоциировалась с каторгой.