Хранитель пчел из Алеппо - Кристи Лефтери

ванную и сижу на унитазе, пока она чистит зубы, потом помогаю ей одеться. Снимаю с вешалки абайю, накидывая на ее тело – поверх выпуклого живота с шрамом от кесарева сечения, этой вечной улыбки, поверх бедер, покрытых волосиками. Вдыхаю запах роз и пота. Шрам и сморщенная кожа на животе постоянно напоминают, что Афра носила нашего ребенка, что привела его в этот мир. Я не хочу ее касаться. Закалываю жене волосы и покрываю хиджабом, закрепляя шпильками там, где она велит. Стараюсь не быть резким, не отталкивать ее пальцы. На губах жены до сих пор улыбка, которую я боюсь нарушить. Страшно подумать, что сейчас мой подарок может вызвать у нее радость, пусть и столь слабую. Я все это время пытался повлиять на Афру, вернуть ее глазам свет. Но теперь я ненавижу себя за это, ведь она любит меня и надеется на взаимность. Однако я недостоин прощения.

Позже у нас еще одна встреча с Люси Фишер. Мы снова оказываемся напротив нее за кухонным столом. Афра не желает даже повернуться к ней. Жена положила на стол сомкнутые в замок руки, сделав вид, что смотрит в окно.

Люси Фишер сегодня в хорошем настроении. Она принесла документы, чтобы подтвердить наше заявление о получении убежища, усердно отмечает в бланке нужные графы и делает записи в блокноте.

– Я рада, что нам не нужен переводчик, – деловито говорит Люси, глянув на меня большими голубыми глазами.

Сегодня у нее распущены волосы – они шелковистые и напоминают перья. Не то что густая грива Афры, некогда черная, как деготь.

Мне нравится, с какой легкостью держится Люси Фишер. Она гордится собой, поскольку везде у нее порядок. А когда что-то идет не по плану, лицо ее вспыхивает, становясь очень красивым. Знает ли она об этом? Сейчас Люси Фишер спокойна, лицо у нее обычное. Она напоминает ведущую новостей. И голосом тоже. Я думаю о нашей первой встрече и пытаюсь представить, сколько людей прошло через нее, скольких Люси отправила обратно. Должно быть, за нее держались, как за спасательную шлюпку во время шторма.

– Вы депортируете марокканца? – спрашиваю я.

– Кого именно?

– Старика.

– Хазима? – уточняет она.

– Да.

– Боюсь, эта информация конфиденциальна. Я не вправе обсуждать дела других клиентов. Как и ваши. – Люси Фишер улыбается мне и закрывает блокнот. – Итак, вам нужно отнести это письмо в поликлинику, адрес здесь указан. Проблем не возникнет, – заверяет она, – а там вы сможете записать вашу жену на прием к врачу, как и себя. Неплохо бы пройти осмотр.

Люси Фишер переводит взгляд на Афру – той, очевидно, неловко.

– Когда состоится наше собеседование? – спрашиваю я, возвращая внимание женщины к себе.

– Я скоро свяжусь с вами и скажу дату собеседования по предоставлению убежища. Вам лучше подготовиться заранее. Продумайте свою историю, вспомните, как добирались сюда, что случилось по пути. Вопросы будут разные, нужно быть готовыми даже к самым эмоциональным.

Я молчу.

– Вы уже думали, что скажете?

– Да, – отвечаю я. – Конечно. Постоянно об этом думаю.

Вновь я вижу в Люси Фишер проблеск настоящих эмоций, скрытых за маской телеведущей.

Она потирает правой рукой веко, чуть размазывая макияж, как сделала бы молоденькая девушка.

– Ко всему будут придираться, особенно если вы рассказываете путано.

Я взволнованно киваю, но Люси Фишер не замечает моего беспокойства. Смотрит на часы, давая понять, что наша встреча окончена. Мы с Афрой встаем и уходим.

Следующий на очереди – Диоманде. Мы разминулись в дверях, он заходит внутрь и садится. Из-под его футболки выпирают сложенные крылья. Парень куда более разговорчив, чем я. Дружелюбно приветствует Люси Фишер на ломаном английском и сразу же рассказывает, откуда он и как добрался сюда. Она не успела задать и вопроса, как тот все про себя выложил. Слышу голос Диоманде даже с дальнего конца коридора – энергичную болтовню, похожую на скачущую галопом лошадь.

Афра жалуется, что устала, и я отвожу ее в спальню. Она садится на край кровати, лицом к окну, как делала раньше, дома в Алеппо. Я некоторое время смотрю на нее, желая что-нибудь сказать, но на ум ничего не приходит. Тогда я спускаюсь.

Марокканца в гостиной нет. Днем он гуляет по магазинам, разговаривает с людьми, запоминая новые слова, наблюдает и в то же время учится. Вижу других постояльцев, женщину из Афганистана с вышитым вручную хиджабом. Она что-то вяжет из синих ниток. Здесь особо нечем заняться, кроме как сидеть в гостиной и смотреть телевизор. Там выступает политик с лягушачьим лицом:

«Мы распахнули свои двери безо всяких ограничений, не имея возможности как следует всех проверить… был раскрыт план дюссельдорфского взрыва, весьма тревожная массовая атака в духе Парижа или Брюсселя. И все те люди прибыли в прошлом году в Германию, выдавая себя за беженцев».

Мое лицо вспыхивает. Я переключаю канал.

«Этот парень признается, что изменил шесть раз! Но только в отпусках! А теперь вы хотите, чтобы он ушел! Эшли на ток-шоу Джереми Кайла, дамы и господа!»

Я выключаю телевизор, и комната погружается в тишину. Никого это, похоже, не заботит.

Сажусь за компьютерный стол. Думаю о поле в Алеппо еще до пожара, когда над землей облаками летали пчелы; жужжание превращалось в песню. Вижу, как Мустафа достает соты из ульев, внимательно их осматривает, окунает палец в мед, пробуя на вкус. Наш рай на границе пустыни и города.

Смотрю на свое отражение в темном экране. Думаю, что написать. «Мустафа, похоже, я нездоров. У меня больше нет мечты».

Приходит хозяйка с ярко-желтой щеткой и принимается за уборку. Пытается дотянуться до паутин в углах, поднимаясь на носочки. Я смотрю на эти туфли с платформой и тощие ноги, в итоге встаю и предлагаю помощь. Вторую половину дня я смахиваю пыль со стен, столов, шкафчиков в гостиной и других комнатах наверху, которые остались незапертыми. Я мельком заглядываю в миры других постояльцев. Кто-то застелил постель, кто-то оставил в комнате беспорядок. У некоторых на тумбочках стоят всякие безделушки, драгоценные вещицы из прошлого или фотографии без рамок на комоде. Я ничего не трогаю.

В комнате у марокканца порядок, на комоде стоит пена для бритья, лезвия разложены в ряд. Там же вижу черно-белую фотографию женщины в саду. Снимок потускнел, выцвел по краям. Возле него лежит золотое обручальное колечко. Рядом еще одна фотография той же женщины, только спустя годы. У нее прежняя улыбка и взгляд, она сидит в плетеном кресле с младенцем на руках, рядом – маленький ребенок. Еще