Хранитель пчел из Алеппо - Кристи Лефтери
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Позже у нас еще одна встреча с Люси Фишер. Мы снова оказываемся напротив нее за кухонным столом. Афра не желает даже повернуться к ней. Жена положила на стол сомкнутые в замок руки, сделав вид, что смотрит в окно.
Люси Фишер сегодня в хорошем настроении. Она принесла документы, чтобы подтвердить наше заявление о получении убежища, усердно отмечает в бланке нужные графы и делает записи в блокноте.
– Я рада, что нам не нужен переводчик, – деловито говорит Люси, глянув на меня большими голубыми глазами.
Сегодня у нее распущены волосы – они шелковистые и напоминают перья. Не то что густая грива Афры, некогда черная, как деготь.
Мне нравится, с какой легкостью держится Люси Фишер. Она гордится собой, поскольку везде у нее порядок. А когда что-то идет не по плану, лицо ее вспыхивает, становясь очень красивым. Знает ли она об этом? Сейчас Люси Фишер спокойна, лицо у нее обычное. Она напоминает ведущую новостей. И голосом тоже. Я думаю о нашей первой встрече и пытаюсь представить, сколько людей прошло через нее, скольких Люси отправила обратно. Должно быть, за нее держались, как за спасательную шлюпку во время шторма.
– Вы депортируете марокканца? – спрашиваю я.
– Кого именно?
– Старика.
– Хазима? – уточняет она.
– Да.
– Боюсь, эта информация конфиденциальна. Я не вправе обсуждать дела других клиентов. Как и ваши. – Люси Фишер улыбается мне и закрывает блокнот. – Итак, вам нужно отнести это письмо в поликлинику, адрес здесь указан. Проблем не возникнет, – заверяет она, – а там вы сможете записать вашу жену на прием к врачу, как и себя. Неплохо бы пройти осмотр.
Люси Фишер переводит взгляд на Афру – той, очевидно, неловко.
– Когда состоится наше собеседование? – спрашиваю я, возвращая внимание женщины к себе.
– Я скоро свяжусь с вами и скажу дату собеседования по предоставлению убежища. Вам лучше подготовиться заранее. Продумайте свою историю, вспомните, как добирались сюда, что случилось по пути. Вопросы будут разные, нужно быть готовыми даже к самым эмоциональным.
Я молчу.
– Вы уже думали, что скажете?
– Да, – отвечаю я. – Конечно. Постоянно об этом думаю.
Вновь я вижу в Люси Фишер проблеск настоящих эмоций, скрытых за маской телеведущей.
Она потирает правой рукой веко, чуть размазывая макияж, как сделала бы молоденькая девушка.
– Ко всему будут придираться, особенно если вы рассказываете путано.
Я взволнованно киваю, но Люси Фишер не замечает моего беспокойства. Смотрит на часы, давая понять, что наша встреча окончена. Мы с Афрой встаем и уходим.
Следующий на очереди – Диоманде. Мы разминулись в дверях, он заходит внутрь и садится. Из-под его футболки выпирают сложенные крылья. Парень куда более разговорчив, чем я. Дружелюбно приветствует Люси Фишер на ломаном английском и сразу же рассказывает, откуда он и как добрался сюда. Она не успела задать и вопроса, как тот все про себя выложил. Слышу голос Диоманде даже с дальнего конца коридора – энергичную болтовню, похожую на скачущую галопом лошадь.
Афра жалуется, что устала, и я отвожу ее в спальню. Она садится на край кровати, лицом к окну, как делала раньше, дома в Алеппо. Я некоторое время смотрю на нее, желая что-нибудь сказать, но на ум ничего не приходит. Тогда я спускаюсь.
Марокканца в гостиной нет. Днем он гуляет по магазинам, разговаривает с людьми, запоминая новые слова, наблюдает и в то же время учится. Вижу других постояльцев, женщину из Афганистана с вышитым вручную хиджабом. Она что-то вяжет из синих ниток. Здесь особо нечем заняться, кроме как сидеть в гостиной и смотреть телевизор. Там выступает политик с лягушачьим лицом:
«Мы распахнули свои двери безо всяких ограничений, не имея возможности как следует всех проверить… был раскрыт план дюссельдорфского взрыва, весьма тревожная массовая атака в духе Парижа или Брюсселя. И все те люди прибыли в прошлом году в Германию, выдавая себя за беженцев».
Мое лицо вспыхивает. Я переключаю канал.
«Этот парень признается, что изменил шесть раз! Но только в отпусках! А теперь вы хотите, чтобы он ушел! Эшли на ток-шоу Джереми Кайла, дамы и господа!»
Я выключаю телевизор, и комната погружается в тишину. Никого это, похоже, не заботит.
Сажусь за компьютерный стол. Думаю о поле в Алеппо еще до пожара, когда над землей облаками летали пчелы; жужжание превращалось в песню. Вижу, как Мустафа достает соты из ульев, внимательно их осматривает, окунает палец в мед, пробуя на вкус. Наш рай на границе пустыни и города.
Смотрю на свое отражение в темном экране. Думаю, что написать. «Мустафа, похоже, я нездоров. У меня больше нет мечты».
Приходит хозяйка с ярко-желтой щеткой и принимается за уборку. Пытается дотянуться до паутин в углах, поднимаясь на носочки. Я смотрю на эти туфли с платформой и тощие ноги, в итоге встаю и предлагаю помощь. Вторую половину дня я смахиваю пыль со стен, столов, шкафчиков в гостиной и других комнатах наверху, которые остались незапертыми. Я мельком заглядываю в миры других постояльцев. Кто-то застелил постель, кто-то оставил в комнате беспорядок. У некоторых на тумбочках стоят всякие безделушки, драгоценные вещицы из прошлого или фотографии без рамок на комоде. Я ничего не трогаю.
В комнате у марокканца порядок, на комоде стоит пена для бритья, лезвия разложены в ряд. Там же вижу черно-белую фотографию женщины в саду. Снимок потускнел, выцвел по краям. Возле него лежит золотое обручальное колечко. Рядом еще одна фотография той же женщины, только спустя годы. У нее прежняя улыбка и взгляд, она сидит в плетеном кресле с младенцем на руках, рядом – маленький ребенок. Еще
