Хранитель пчел из Алеппо - Кристи Лефтери

Афрой завладевало беспокойство. Она спала в смежной комнате, рядом с другими женщинами. Вечером жена наносила на запястья и шею розовую воду, будто собиралась прогуляться в темноте. Мне приходилось делить комнату с десятью мужчинами. Я тосковал по Афре. Впервые за многие годы мы спали порознь. Я скучал по ее безмолвному дыханию, по ее сердцебиению, которое я мог ощутить, положив руку ей на грудь. Спал я мало и все время думал о жене. Иногда ночью Афра могла забыть, что она уже не в Алеппо. Сознание играло с ней злые шутки. Тогда жена выходила в коридор. Я узнавал ее по звуку шагов и вставал, чтобы встретить в коридорах с высокими потолками и продолговатым окном.

– Нури, это ты? Я не могу уснуть. Ты не спишь?

– Уже нет.

– Не могу уснуть. Я хочу погулять.

– Сейчас поздно. Это небезопасно. Пойдем завтра.

– Я хочу встретиться с Хамидом. Помню, как на бельевой веревке сушились его огромные шаровары.

Хамид приходился ей двоюродным дедом. Он жил дальше по дороге напротив пустыря с металлическими качелями и оврагом. По вечерам Афра отводила Сами к качелям, где они хохотали над гигантскими штанами Хамида.

Я держал в ладонях лицо Афры, целовал веки, одно, затем другое. Отчасти я жалел, что не могу умертвить ее этими поцелуями, подарить забвение. Разум Афры пугал меня: все, что видела, – она помнила, хранила в темнице своего сознания.

Несколько дней спустя я попытался найти работу. Многие беженцы продавали спасательные жилеты и сигареты на улицах, занимаясь этим незаконно. Можно было мыть за деньги машины. Элиас стал работать со мной. Мы вместе оттирали копоть и песок, иногда крали небольшие вещицы из багажников или бардачков, пропажу которых не заметили бы: жевательную резинку, полупустые бутылки с водой, мелочь. Элиас забирал из пепельниц окурки. Нашим начальником был шестидесятилетний турок, куривший по шестьдесят сигарет в день. Платил он совсем мало. Мы пробыли в Стамбуле три недели, а погода не менялась к лучшему. Деньги и некоторые вещи для удовольствия нам вовсе не помешали бы.

Однажды днем после работы на мойке я гулял по площади Таксим и забрел в интернет-кафе. Мой телефон отключился, и мне хотелось проверить, не пытался ли Мустафа связаться со мной. Будь он жив и здоров, обязательно написал бы. Конечно же, когда я зашел в почту, то увидел от кузена три сообщения.

22/11/2015

Мой дорогой Нури,

надеюсь, ты сейчас читаешь письмо, которое я тебе оставил. Постоянно думаю о вас с Афрой. Прости, что уехал не попрощавшись. Если бы остался, меня бы нашли и убили. Надеюсь, ты все поймешь и простишь меня.

Каждый божий день я поражаюсь тому, как мы оказались здесь, как жестока жизнь. Большую часть времени я ненавижу себя за то, что жив. Мысли отравляют меня, а я остался с ними наедине. Каждый человек здесь попал в собственный ад – Нури, один мужчина сидит, обхватив колени, раскачивается всю ночь и поет. Он поет колыбельную, от которой кровь стынет в жилах. Я хочу спросить, кому он пел ее раньше или кто пел ему. Но я боюсь услышать ответ. Вместо этого предлагаю ему сигареты – когда он курит, то не поет. Жаль, я не в силах сбежать от своих мыслей, освободиться от мира и всего, что знаю или видел за последние несколько лет. А дети, которые выжили, – что станет с ними? Как смогут они жить в этом мире?

Дорога оказалась совсем не такой, как я планировал. Я проехал Турцию и Грецию, пересек границу в Македонии, но там все осложнилось: меня поймали и депортировали, посадив на поезд до Болгарии, где я и нахожусь сейчас, в лесном лагере. Я пишу тебе с телефона одного молодого человека, с которым здесь познакомился. Тут поставили большие шатры, мы спим на раскладушках, выстроившихся в ряд. Когда подует ветер, наверное, все упадет. Неподалеку железнодорожный вокзал. Приходят старые поезда, люди пытаются в них запрыгнуть, чтобы добраться до Сербии. Я пока не пробовал.

Только что привезли на тележке еду. Мы ждем, когда нам раздадут сардины и хлеб. Это мы едим каждый день. Если я выберусь отсюда, то больше никогда в жизни не стану есть сардины.

Надеюсь, вскоре ты дашь о себе знать. Молюсь, чтобы ты оказался цел и невредим.

Твой кузен Мустафа

29/12/2015

Мой дорогой Нури,

сейчас я в Сербии, в лагере для беженцев возле завода. Это промышленный район в конце железнодорожного тупика. И вот я в конце путей. Надеюсь, это не знак того, что мое путешествие здесь и закончится. Из Болгарии я сел на поезд, ехал день и ночь, в итоге я попал в этот лагерь, обнесенный колючей проволокой. Отсюда я не могу вырваться: лагерь закрыт, – чтобы выйти, нужно встать в очередь. Платформ для поездов здесь нет. Приехав на автобусе, я видел, как люди забирались в вагоны с лестниц. По крайней мере, они уезжали. Одна здешняя девушка лишилась голоса – ей около восемнадцати, и каждый день мать умоляет ее заговорить. Девушка открывает рот, но оттуда не раздается ни звука. Что же за слова спрятались внутри, не желая вырваться наружу? Она полная противоположность того паренька у реки, который кричал и звал отца. Кто знает, через что эта девушка прошла, свидетелем чего стала.

Здесь стоит тишина, однако наполнена она хаосом и безумием. Пытаюсь вспомнить жужжание пчел, найти хоть немного света. Закрываю глаза, представляя поле и наши ульи. Но затем я вспоминаю огонь, а с ним – Фираса и Сами. Нури, наши сыновья ушли вместе с пчелами, туда, где растут цветы. Аллах заботится о них ради нас, пока мы не увидимся снова после земной жизни.

Как же я устал. Устал от этого существования, но я скучаю по жене и дочери. Они ждут меня. Не знаю, смогу ли добраться до них. Обе в добром здравии, ждут в Англии, дадут ли им вид на жительство. Если да, то мне будет проще к ним приехать.

Нужно двигаться дальше. Если ты читаешь это письмо, призываю тебя сделать то же самое. Распоряжайся средствами с умом. Проводники постараются выманить у тебя как можно больше денег, но помни, что впереди длинный путь. Научись торговаться. Люди не пчелы. Мы не работаем сообща, у нас нет стремления к высшему благу, – теперь я это понял.

Хорошие новости – я уже